Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Скинула ягу. Стала рассматривать свое темное, твердое тело, долго щупала свисающие ниже пояса (если глядеть сверху) соски. Кости вроде сегодня торчали из тела наружу не сильно. Живот тоже не протекал. Мертвечиной, конечно, пахло, но тут уже ничего не попишешь.

Наточив зубы, она снова надела ягу и еще юбку. Повязала косматую голову пуховым платком так, чтобы концы его торчали вперед. Посмотрела в зеркало. Стоит яга, во лбу рога.

Подошла к мышеловке, проверить. Мышеловка оказалась совсем пуста. Ягавая баба вздохнула и пошла выпускать Бяфу погуляти. Бяфа пошел, качая рогами и бородой.

Ягавая баба вернулась в избушку на курячьих голяшках и думает: «А на кой черт я сюда вернулась?» И вспомнила: добры молодцы. Они должны прийти. Она села прясть. Шерстяной кудель мечет, нитки через грядки бросает, а сама думает: «Охтимнешеньки, что делать-то?» Потом стала веять золото, а сама думает: то ли ей баню топить, то ли еду готовить, то ли постели стелить? И ничего не может придумать, голова-то дырявая. Семь дыр.

Тем более баню она и топить толком не умела. Баню всегда сам деда Ваня топил, сам же в ней и парился, а ягавая баба это дело не уважала. Еще чего, она же баба, а не какой-нибудь добрый молодец! Она видела, конечно, как баню топят, но сама-то не пробовала.

То же самое с постелями стелить. Деда Ваня стелил себе сам, а ягавая баба спала на пече, на девятом кирпиче, и откуда ей знать, как постели стелят?

Вот разве еду приготовить. На первое суп из лягушек, салат из дурман-белены. Нет, лягушек лучше на второе нажарить, а на первое — да вон хоть лука наварить целый чугунок, и пускай себе хлебают.

Так сидела, и пряла, и веяла, и думала, а добры молодцы все не приходили, хотя чутким ухом она за версту слышала, как они гуляли. Они и вчера вечером гуляли, и вчера она даже не утерпела подкрасться совсем близко и немного посмотреть, могли бы ее и заметить, да уж больно они были хмельные. День уже начал клониться к вечеру, а их все не было.

Да, день уже начал клониться к вечеру, а где же Бяфа? Он всегда делал что вздумается и гулял сам по себе, но редко пропадал надолго. Еще бы летом можно понять — где калиновый кустик обгложет, где капустку, а зимой подолгу гуляти вовсе бы незачем?

Вдруг за окном замяучила кошка. Ягавая баба вскочила с лавки и стала прислушиваться. Приложила ладонь к уху и долго стояла. Никак померещилось? Через несколько времени мяуканье повторилось, доносилось как будто с полночи. Ягавая баба вышла на двор. Оторопела: прямо напротив избушки за решетчатыми воротами сидела здоровенная черная кошурка. Она смотрела прямо на ягавую бабу и мяучила, словно просила жрать. А то ли и не жрать, а будто просилась в избу. Так раньше просилась Мурка. Потом Мурка совсем пропала, тогда появился Бяфа. А теперь что же, Мурка воскресла? А как же тогда Бяфа?

Ягавая баба не знала, куда бежать, и, выйдя за забор из человеческих костей, снова стала прислушиваться, настороженно шевеля петлистыми ушами. И услышала такие звуки, что, не обращая внимания на хромоту, со всех ног понеслась на эти звуки. Звуки доносились еле-еле. Бяфа кричал очень сердито, а в саду были только эти молодцы. И они тоже кричали и бранились. Значит, там драка. Бежать было далеко, надо было очень торопиться, чтобы успеть. Только теперь, задыхаясь от бега, она все поняла.

Она бежала и видела взломанные двери домов, выбитые окна, поваленные заборы и растоптанные грядки. Голоса слышались все ближе, но русским духом вовсе не пахло. А потом она услышала то, что говорили эти люди... Они говорили не по-русски.

Окончательно стало ясно — никакие они не добры молодцы. Это были фашисты. Гребаные фашисты. Она читала некоторые книги про фашистов. Там описывалось все точно то, что она увидела сегодня. Фашисты грабили, взламывая дома и погреба. Они убивали. Сначала они убивали всех собак, кур, свиней и, конечно, козлов, потом принимались за людей. Фашисты насиловали женщин. Фашисты кичились своей культурностью и называли русских людей дикими зверьми.

Но ни в одной книге не было написано, как фашисты, охотясь за партизанами, набрели на избушку на курьих голяшках. Рвущимся на восток гитлеровцам не было никакого дела до дремучего русского леса, где на неведомых дорожках следы невиданных зверей. А русскому лесу до фашистов — и подавно. И правильно, что не написано ни в одной книге, — она получилась бы слишком страшная.

Фашисты были совсем рядом. Баба яга забежала за соседний дом, легла на землю и осторожно выглянула из-за угла. Их было двое. Рослые, вооруженные до зубов ломом и топором, они возились с чем-то большим и темным. Разглядев, что это было, ягавая баба сумела не закричать. Сумела не броситься на фашистов. Ей не справиться с ними двумя в открытом бою. Она вонзила отточенные зубы в руку и заставила себя отползти назад. Во рту стало тепло и солоно от хлынувшей из прокушенной руки крови. Слезы застилали глаза, но этого было нельзя — сейчас ей особенно важно было хорошо видеть. Она изо всех сил укусила вторую руку, и слезы кончились. Стала дышать глубоко.