Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Думаю, что может ведь еще и так случиться, что письмо это не дойдет до Вас. Из самых лучших побуждений им займутся некие Окаменелости, бесценные в соблюдении жизненного порядка и устойчивого равновесия, чуждые, естественно, всякого там сопереживания, но зато вполне деловитые. Они быстро и четко распорядятся, и судьба горемычного письма будет определена как надо.

Но если все эти неприятности повременят и беды этой не случится, то уж тогда, наверно, от неурядиц всей земли Вы примете озябшего делегата?

Недавно Вы написали большую статью в публицистическом разделе журнала, и я прочла ее. И еще несколько раз перечитала. В статье Вы написали о детях, брошенных родителями. О безнравственности и безнаказанности этих родителей.

Будет ли когда-либо написано Вами об этих детях, но принятых в другую семью и об усыновивших их родителях? Родителях второго порядка. Пока, наверно, нет, не напишете. Эти сомнения и вызвали необходимость обратиться к Вам. А живется и этим детям, и этим родителям очень трудно. Много вопросов, которые кажутся неразрешимыми.

Как нам в жизни быть? Как нам эту жизнь прожить? Как решить вопрос своего обоюдного перевоспитания, преодолевая такие неподдающиеся преграды. Да и не о нас, не о родителях речь идет. Мы перестроились, дети нас перевоспитали. А сами дети? Вот где бы отменить, уничтожить эту мстительную, злую колдунью Генетику, оставляющую следы там, где не надо. Не любят эти дети своих вторых родителей, как бы эти родители ни старались, как бы ни скрывали свою чужеродность. Детям этим нужны первые, которых они никогда не видели, но всегда неосознанно искали, пусть плохие, но родные, желанные.

Потому-то и неспокойны они, непослушны, упрямы, даже жестоки сверх меры, а винить их в этом невозможно. Не их это вина. И чем дальше, тем меньше связующих звеньев, тем дальше уходят они от дома, его интересов, его забот. И тем глуше их сердце. Виною всему этому беспощадная Генетика. И в школе они тоже как-то не у места из-за своего своенравия, упорства, они не любимы учителями. За эту антипатию дети платят взаимностью, а их за это гонят. Сначала на последнюю парту, затем из школы. Беспощадно, бесчеловечно, но «обоснованно». Какое же непоправимое зло (скорее всего, неосознанное) совершают некоторые современные учителя!

Сейчас все фанфары мобилизованы на педагогическую реформу, но в ней снова все внимание нацелено на обычных, здоровых детей с нормальной наследственностью. Конечно, это прекрасная школа. Школа будущего и, наверное, далекого будущего. Да и откуда так вдруг возьмутся для новой школы образованные, многосторонние, с широким кругозором, настоящие учителя со знанием педагогики (в смысле умения учить разных детей) и, главное, психологии ребенка, в том числе сложного, трудного ученика, где искать этих справедливых, увлеченных и ответственных за дело рук и ума своего — добрых, жалостливых и терпеливых педагогов, воспитанников и последователей Ульяновых, Макаренко, Сухомлинских, Ушинских?

Для этого, наверно, и в пединститутах и университете тоже надо изменить программы и выпускать высокообразованных и высококвалифицированных учителей. А наших бедняг выпустит в жизнь «дореформенная», наша теперешняя школа, не всегда умная, не всегда умелая и сама весьма необразованная. Такая для них никакая, эта забытая всеми и заброшенная уральская средняя школа.

Я написала эти горькие слова не в озлоблении, не в состоянии аффекта. Нет, со всем этим я живу постоянно, вижу и оцениваю обстановку очень трезво и здраво. Такова наша конкретная — невдохновляющая школьная действительность. Только не пугайтесь, пожалуйста, этих ухающих слов. Я не буду ими пользоваться. Слава богу, в русском языке есть и другие. Выслушайте только меня и рассудите.

Более десяти лет тому назад моя дочь почти случайно зашла в местный Дом ребенка. И вот что там случилось.

Она увидела одинокого малыша, отставшего от своей группы, которая только что прошагала в спальню, — очень бледненького, нездорового и в то же время весьма независимого. Он стоял, прислонившись к стене, и очень внимательно разглядывал ее. Она подошла к нему, взяла на руки и отнесла к месту назначения.

На другой день, когда она вновь вошла во двор Дома ребенка, то первого, кого она увидела, своего вчерашнего знакомого мальчика, который бежал по двору ей навстречу со всех ног, спотыкался и падал в неуклюжей своей, казенной одежде и истошным голосом кричал: «Мама… мама…» — и ничего больше. Она побежала ему навстречу, подхватила, прижала к себе его, все в пыли и царапинах худенькое тельце, и больше не рассталась с ним.