Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

Клава сопротивлялась вяло, быстро согласилась. Про себя же подумала то ли с горечью, то ли с презрением — и к ней, и к себе: «Вот и признание!»

Круг подружек и друзей расширялся медленно, осторожно, но уверенно, и почти всегда соединял их — как бы невзначай, случайно — Наперсник. Клава не была его тенью, вовсе нет, она становилась самостоятельной, многое решала сама, но никогда не перечила ему, никогда не сомневалась в его просьбах, поручениях или приказаниях, и все шло гладко. База не занималась продажей. Клава не имела дел с деньгами, заведующие отделами и кладовщики поощрялись ею, имели большие возможности по части получения дефицита, за это почти каждый имел собственный уровень связей и контактов в деловом мире, доставал хорошие продукты, словом, жил неплохо и дорожил этой своей жизнью.

На собраниях Клава неустанно повторяла одну важнейшую мысль: если человек, работающий на базе, лично — это слово требовало особого ударения — будет замечен в спекуляции, его немедленно удалят с базы.

— Мы должны беречь нашу честь! — внушала Клава нравственную истину, строго оглядывая послушные, согласные с ней, лица ее сотрудников.

Теперь про семью.

Все было, как и спланировала Клава, но все и не так. Павел оказался мямлей, как она ожидала, но мямлей требовательным. Он любил вкусно поесть, полежать на диване у телевизора, ворчал, что телевизор не цветной. Клавин муж владел психологией прицепного вагона, и ей часто приходила в голову мысль, что, если она умрет или с ней что-то случится, Павел тут же найдет другой электровоз. Иначе он остановится, остынет и погибнет. Таким манером его воспитали родители, люди энергичные, с кулацкими замашками — они жили в сельце, неподалеку от города, — только вот Павел вышел совсем не в них.

В сельце, у родителей Павла, Клава, конечно, бывала, и не раз, летом здешнее хозяйство напоминало ей Кубань и материн огород. Отношения с родителями складывались поверхностно, без вложения чувств — Клава так уставала от базы, что здесь старалась отключиться полностью, наблюдать жизнь как-то со стороны. Даже ночью, во сне, и, может быть, именно и прежде всего ночью, ей снились реальные ее недоделки — на том-то складе залежалось вот то-то, а в том-то отделе нет совершенно никаких запасов. Клавины сны были продолжением ее работы — ей никогда не снилось возможное или прошедшее, а только реальное, — так что, приезжая к родным Павла, она точно приезжала увидеть во сне свои недоработки и по утрам делала пометки в записной книжке.

Потом они уезжали. Мир родителей мужа, понятый ею однажды, так и остался глубоко не изведанным. К чему ей это было тогда?

Скорей уж Павел — изведать следовало его.

Любил ли он Леню? Наверное, любил, но больше всего любил себя — лежал без конца на диване перед телевизором, пять раз за вечер повторял, что это — не цветной, ходил за Леней в садик с охами и ахами, так что Клава — хорошо, что есть машина, — забирала сына сама: малыш любил кататься.

Все в доме делала она сама. Отвозила Ленечку в сад, привозила багажник продуктов, вечером готовила, прибиралась, а Павел все лежал. Требовал телевизор, точно маленький.

Телевизор Клава купила, вызвав ребячий восторг мужа. Его вообще восхищало Клавино всемогущество. Порой он встречал ее с лицом таинственным и счастливым. Клава уже знала, что к чему. Проходила в комнату, видела стол, полный яств, блеск хрусталя.

— От кого? — спрашивала она, устало раздевая Ленечку.

Он называл:

— От Марин Ивановны, — это та, блондинка.

— От Орлова.

Павел радовался, как мальчишка, восхищался женой, а Клава вздыхала, не испытывая никаких чувств — ни стыда, ни радости.

Потом они усаживались за стол с неслучайными дарами, чокались, Клава помаленьку веселела, глядя, как ест Павел — с аппетитом, даже с азартом, будто не северянин, а грузинский гурман, — и не раз думала, усмехаясь про себя: почему же Павел никогда не спросит: за что такие дары? Почему? Платит ли Клава деньги за эти подношения?

Муж ел, ничего не спрашивая, Клава успокаивалась, думая, что, видно, такой уж нынче век на дворе, все переменилось: погода, ценности, роли. Муж лежит на диване, а кормит семью жена, сильная, уважаемая личность.

Порой — не муж с женой, а Клава с Павлом — выходили в «свет», появлялись у Наперсника праздничными вечерами. Отношения между Клавой и ее учителем сильно переменились, ученичество давно закончилось, и они дружили теперь на равных: Наперсник никогда не позволял себе больше открытых нравоучений, максимум, что он мог, так это повторять многозначительно: «Вот видишь?» Клава благодарно прикрывала глаза, соглашаясь, утверждая, что да, она видит, как глубоко прав был когда-то Наперсник, и способная ученица все помнит, все понимает и все готова исполнить, как ее попросят. На вечеринках у Наперсника между ним и Клавой тоже возникало бессловесное понимание: говоря о чем-нибудь ином, они время от времени бросали взгляды на своих ближайших, он — на рыхлую жену, она — на Павла, перехватывали взгляды друг друга, смотрели друг другу в глаза и отыскивали там постоянное взаимное понимание тяжести своей обузы.