Виктор Пелевин - Любовь к трем цукербринам

Я ощутил пульсирующую боль в черепе, как бывает иногда в начале мигрени. Несколько мгновений она усиливалась, стала невыносимой — и вдруг прошла.

Моего двойника опять закрыли покровом. Потом куклу сняли с трона, положили на нечто вроде медицинской каталки (не знаю, как называются эти высокие столы на колесах, на которых перевозят больных) и выкатили в коридор.

Я увидел длинную стену с бесконечным числом продолговатых пронумерованных ниш — так мог бы выглядеть блок почтовых ящиков в доме, где живут великаны. Каталку подвезли к одной из ниш, подняли дверцу с цифрой «1156» и переложили моего двойника в темную пустоту. Изнутри дверца была зеркальной, и остальные плоскости ниши — тоже. Не знаю, содержался ли в цифрах какой-нибудь смысл. Вероятнее всего, такой же, как в соседних цифрах «1155» и «1157». Последнее, что я увидел — это как закрылась дверца.

Я уже знал, что произошло. Меня спасли, сделав невидимым для Птиц. Но я и сам больше не мог видеть тех, кого так самонадеянно называл прежде своей Свитой. Я больше не был Киклопом.

Должен сказать, что стена, состоящая из ниш с четырехзначными номерами, сразу как-то перевернула в моем сознании все прежние иерархические представления — я подумал, что торжественная почтительность производимых Свитой ритуалов и процедур сама по себе ничего не значит. Запускаемая в космос обезьяна тоже может некоторое время верить, что стала императором земного шара. Киклопов было много, очень много. Один отработал свое, и где-то в мире на вахту заступил другой.

Где, я не знал — теперь это было от меня скрыто. Про Свиту даже под самой страшной пыткой я мог бы рассказать только одно: все началось с зеркал, ими и кончилось. И, хоть остатки ясновидения по-прежнему висели на мне тяжким грузом, я уже не мог влиять своей волей на судьбы мира. Я больше не был препятствием для Птиц — и с этого момента стал им не интересен. Они не считали меня своим врагом и не собирались мстить. В них, к счастью, не было ничего человеческого.

Офис «Контры», заваленный цветами и венками, постепенно приводили в порядок. Со стены сняли пробитую осколками Мэрилин, опаленную трехголовую собаку и примкнувшего к ним Ким Чен Ына. Потом увезли разбитые компьютеры, сломанные столы и горшки с Надиными растениями, многие из которых были еще живы — как будто кто-то вырубил лес, где цвела неведомая людям жизнь… Так, оно, в сущности, и обстояло — но, поскольку я уже знал, как причудливо отразится и разрастется этот лес в будущем, я не особо грустил.

Так в чем же заключался смысл моей работы? Зачем надо было охранять мир, где происходят подобные вещи, если других миров бесконечно много и никто, вообще никто, не задерживается здесь надолго? Я не знаю точно. У меня есть только предположения.

Каждую секунду из этого мира отпраляется множество невидимых поездов, каждую секунду умы покидают его и переходят в другие, почти неотличимые поначалу вселенные. В сущности, пока я охранял один из узлов бесконечности, на месте пребывал один я, а все остальные приходили и уходили. Этот мир был просто ступенькой в чужих жизнях.

Но чем дольше эта ступень огромной лестницы оставалась на месте, тем больше возможностей и маршрутов возникало у проходящих здесь существ. Да, мир погибнет и кончится — и что с того? Любой «Титаник» когда-нибудь тонет, такова его судьба. Главное, чтобы до этой минуты от него успело отойти как можно больше лодок.

Я знал, что моя битва проиграна — в том мире, куда направлялся Кеша. Но зато я выиграл ее там, куда уходила Надя. Правильнее, наверно, говорить об этих измерениях в будущем времени, но я пользуюсь прошедшим, поскольку рассказываю о том, что уже видел.

Я говорил, что Надя стала чем-то вроде ангела. Или стража. Она, как и я, следила за порядком. И среди многочисленных сфер бытия, за которые она отвечала, я различил одну очень близкую к нашему миру по внешнему виду.

Сходство не было случайным — это оказалась своего рода колония оживленных окаменелостей из человеческого прошлого. Целая библиотека форм, воплотившихся в новой среде и как бы ставших из «материи» одушевленным мультфильмом про материю.

Говоря об этом измерении, не надо подбирать уподоблений — здесь все слова значат именно то, что они значат. Внешне это пространство — практически наш мир. Но по своей природе оно больше похоже на анимацию, по которой можно ходить и говорить с героями. Там нет железных необходимостей, делающих наше существование таким невыносимым. И жизнь там, если честно, куда лучше — хотя тоже не без проблем.