Этьен вынырнул на поверхность и снял маску с трубкой.
— Я прячусь, — объяснил он. — Хотел напустить побольше пены, но нашел только этот обмылок, и пены получилось не густо.
— Пойдем, поможешь нам, — сказал Тим.
Этьен протопал в комнату, оставляя за собой лужицы воды, и уселся на пол; и они втроем просто сидели и слушали, как плачет мистер Макафи. Плакал он долго, временами впадая в дрему. Иногда, очнувшись, он начинал рассказывать какие-то длинные истории и снова засыпал. Время от время кто-нибудь из ребят тоже задремывал. Для Тима в этом было что-то похожее на ночи в комнате Гровера с радиопереговорами полицейских, капитанов торговых судов и буксиров, когда все эти голоса, отскакивая от невидимого свода в заоблачной выси, проникали через антенну гроверовского приемника в сновидения. Ему чудилось, будто мистер Макафи тоже вещает из неведомого далека, рассказывая о вещах, про которые днем Тим не сможет с уверенностью сказать, что он их слышал: о старшем брате, который во времена депрессии однажды утром ушел из дома, сел на товарный поезд и пропал, а потом прислал им единственную открытку из Лос-Анджелеса; и мистер Макафи, тогда совсем еще маленький, решил последовать за братом, но в тот раз ему Удалось добраться только до Хьюстона; о девушке-мексиканке, с которой он какое-то время встречался, а она постоянно пила какое-то пойло — Тим не Разобрал, как оно называлось, — и у которой был сынишка, умерший от укуса гремучей змеи (Тим Увидел эту змею, подползающую к нему, и от ужаса с криком выскочил из паутины сна), а однажды Утром девушка взяла и ушла, как его брат, исчезнув в утренней пустоте, еще до рассвета; о ночах, когда он сидел совершенно один на берегу возле доков и глядел на черный Залив, туда, где кончались огни, теряясь во мраке, и вы оставались наедине с этим огромным ничто; о драках уличных банд, изо дня в день происходивших на соседних улицах, или о драках на пляже под жарким летним солнцем; о джазовых вечеринках в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, неудачных выступлениях с саксофонными группами, о которых лучше и вовсе забыть (только как?); о полицейских, которые его забирали в участок, о камерах, где он побывал, и сокамерниках, которых звали, к примеру, Длинный Нож, Пако-с-Луны или Фрэнсис Икс Фаунтлерой (который спер у него заначенный бычок «Пэлл-Мэлл», пока он спал в то жуткое утро после пьянки с приятелем-киномехаником, когда они пили самогонку вперемешку с винищем код экраном кинотеатра для автомобилистов неподалеку от Канзас-Сити, и на этом громадном изогнутом экране громыхал фильм с Джоном Уэйном).
— «Кровавая аллея», — пробормотал Тим. — Точно. Я видел этот фильм.
Потом мистер Макафи ненадолго заснул, а проснувшись, начал громко вспоминать о другой девушке, с которой познакомился в автобусе; она играла на тенор-саксофоне и только что ушла от белого музыканта, с которым жила. Они ехали из Чикаго на запад, сидели рядом на заднем сиденье над мотором и пели хором разные вещи, по очереди импровизируя, подражая джазовым инструментам, а потом ночью она спала, положив голову ему на плечо, и ее волосы сладко пахли и блестели в темноте; она вышла не доезжая Шейенна и сказала, что, пожалуй, поедет в Денвер; и он больше никогда ее не видел после того, как бросил прощальный взгляд на ее тонкую фигурку, бродившую возле старого кирпичного здания железнодорожной станции напротив автовокзала, среди допотопных — как в ковбойских фильмах — повозок, на одной из которых лежал ее футляр с саксофоном, и она помахала ему рукой, когда автобус тронулся с места. А затем он вспомнил о том, как однажды точно так же сам ушел от Джил, только было это уже в Лейк-Чарльз, штат Луизиана, в те времена, когда Кэмп Полк еще не утратил своего значения и на улицах толпами бродили пьяные солдаты, распевая:
О призыве я думал с неизбывной тоской,
Мне повестку вручили и отправили в строй,
и сказали: «Сынок, ты нам нужен —
Недобор у нас вышел большой».
Так попал я в Б.У.А.
— Что за Б.У.А.? — переспросил Гровер.
— «Будущие учителя Америки», — ответил мистер Макафи. — Крутая организация.
И Джил отправилась на север в Сент-Луис или куда-то еще, а он поехал домой в Бомонт, потому что его мать заболела. До этого он прожил с Джил два месяца в Алжире, городишке через реку напротив Нового Орлеана, — не так долго, как в Нью-Йорке, но дольше и спокойнее, чем в Лос-Анджелесе, и на этот раз они пришли к грустному негласному согласию, что здесь, на этой станции, полной пьяных бродяг, посреди болот, посреди ночи они неизбежно должны расстаться.
Читать дальше