Юрий Вяземский - Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник

— Не любишь ты Магдалину, — тихо и медленно произнес Иоанн, но в голосе его не было ни малейшего осуждения, а только ласковая грусть.

— Я всех стараюсь любить, как велит нам Иисус, — просто и уже без смущения ответил Иуда, отвернулся от оврага и теперь смотрел в глаза Иоанну. — Ты говоришь: я упрекнул!.. Ее почти все успели до меня попрекнуть. И пожалуй, больше других упрекали те, кто молчал и не произнес ни слова. Только один Филипп смотрел на нее с восторгом и обожанием… Ладно, Филипп, не вздрагивай и глаза на меня не таращи… Когда она вдруг разбила сосуд и днище его отлетело к ногам Петра, он тут же поднял его и сказал: «Зачем разбивать, когда в нем еще осталось масло?» Симон Прокаженный сказал: «Иисус не гость здесь — он здесь хозяин. И сосуды бить не положено». Тут Паков потребовал, чтобы ему сказали, откуда Мария взяла этот флакон. Ему передали ярлык. Но сперва его схватил Фома и тут же прочел, что во флаконе нардовое масло высшей пробы и стоит оно не менее трехсот динариев. Иаков ужаснулся и стал объяснять Матфею, что на эти деньги можно было бы накормить целую прорву нищих и еще множество хороших дел сделать. А потом обиженно посмотрел на меня и сердито прошептал: «А ты куда смотришь, Иуда? Это ведь из твоего ящика флакон. Что ты молчишь? Скажи нам что-нибудь…» Ну я и сказал Марии, что это — большая трата, потому что на эти деньги… И сказал я это почти шутя, потому что все уже высказались. Потому что Иаков велел мне сказать. И потому что флакон с нардовым маслом действительно был из нашего общинного ящика…

Иоанн молчал, ласково и грустно продолжая вглядываться в глаза Иуде. Филипп же решил вставить словечко:

— А я не заметил! Я и замечания твоего не слышал, Иуда! Я действительно тогда любовался Марией. Я глаз от нее не мог оторвать! Я никогда не видел ее такой красивой! Она вся светилась изнутри! Она была словно в божественном исступлении…

— Нет! Погоди! — с раздражением перебил его Иуда. — Когда мы только вошли в горницу и стали размещаться на ложах, Мария сидела какая-то потухшая и пустая. Она даже забыла поприветствовать Иисуса. Смотрела на него то ли с болью, то ли со страхом. И только когда Марфа несколько раз толкнула ее в бок, она отошла от стены, подошла к Иисусу и слегка ему поклонилась… А после подошла ко мне и спросила: «Иуда, где твой ящик?» Я сказал, что оставил его в прихожей…

— Вот тут и странность! — вдруг воскликнул Иуда и, как Иоанн заглядывал ему в глаза, так и он, Иуда, принялся теперь заглядывать в глаза Иоанна. Два взгляда встретились, один — ласковый и ясный, другой — тревожный и раненый.

— Мария — женщина не бедная, — отрывисто продолжал Иуда. — У нее есть собственные благовония. Она ими редко пользуется, но они у нее есть. И еще больше благовоний у ее сестры, Марфы. Но она почему-то направилась к моему ящику… Там тоже много флаконов — женщины жертвуют. Для них это самое дорогое. И некоторые флаконы действительно дорого стоят…У меня, например, до сих пор хранится то масло, которым Сусанна собиралась помазать своего Наума, но Иисус его воскресил, и Сусанна пожертвовала сосуд в общину… Я тогда еще не носил ящика. С ним ходил Иаков… Когда монеты кончаются, Иаков дает мне команду, и я эти сосуды продаю. Но в отношении Сусанниного сосуда Иаков распорядился, чтобы я его не трогал — пусть он сохраняется в память о Наумовом воскрешении.

— И этот Сусаннин сосуд позавчера взяла Мария? — загадочно спросил Иоанн.

— Нет, представь себе! — воскликнул Иуда, но шепотом. — Она взяла другой. Тот, который пожертвовала одна женщина из Вифавары. Помнишь, матери приходили с младенцами, чтобы Иисус возложил на них руки и благословил? Их было много, и Иисус долго с ними возился, потому что некоторых детей он брал на руки, а с несколькими даже играл… Так вот, среди пришедших была женщина. Она стояла чуть в стороне и к Иисусу не приближалась, потому что ребенка у нее не было. Она никого с собой не принесла. Я тогда обратил на нее внимание. Мне вдруг показалось, что у этой женщины только что умер ребенок и она никак не может поверить, что это произошло, и вместе со всеми пришла за благословением, стоит и не понимает, куда же делось ее дитя… Повторяю: мне это только показалось. Я ни на чем не настаиваю!.. А когда Иисус всех детей благословил и матери с младенцами пошли со двора, эта женщина тоже пошла следом за ними. Но в воротах вдруг остановилась, оглянулась… Нас много стояло подле Иисуса. Тебя, помнится, не было. Были два Симона, был твой брат, кто-то еще из первых — кажется, Матфей — и человек десять из просто учеников, в их числе и Наум Воскрешенный… И стало быть, остановившись в воротах, женщина эта стала разглядывать наши лица. На Петра посмотрела. Потом на Иакова. А потом словно в забытьи двинулась к Науму. Но, не дойдя до него нескольких шагов, вдруг повернулась, увидела меня и с радостной улыбкой ко мне подбежала. Она ничего мне не сказала. Вручила флакон и поспешила догнать матерей с младенцами… Потом ко мне подошел Иаков и взял у меня алебастр. Ондолго вертел его в руках, подносил к носу горлышко, внимательно изучал ярлык, а потом объяснил мне, что это очень дорогое нардовое миро, что, судя по запаху и по этикетке, оно не местного производства и даже не из Тарса, а скорее всего — из Парфии или даже из Индии. «Это очень дорогое пожертвование», — повторил твой брат…