Валерий Алексеев - Стеклянный крест

Некоторое время я наблюдал, как гуляет по тощему горлу его острый кадык. Странно, думал я, как можно накачивать себя пепси-колой, если ТАКОЕ случилось. Это же все меняет к чертовой матери! Это же делает наше пребывание здесь совершенно другим! Неужели они этого не понимают? Или поняли давно и уже привыкли?

– Прошу прощения, – сказал я наконец, – но мне не совсем ясно, в каком смысле выписалась. Что вы имеете в виду?

Видно было, что моим собеседникам эта тема неприятна и что их тяготит моя настойчивость. Но, хоть убейте меня заново, я не понимал, почему.

– Ну, что ты, на самом деле, Евгений Андреич, – с неохотой заговорил Гарик, – зачем прикидываешься дурачком? Ну, выписалась, вызвана, востребована, называй это как угодно. Короче, ее здесь больше нет.

– А Людмила… Людмила Васильевна? – с запинкой спросил я.

– И ее тоже взяли, пока ты спал, – ответил Гарик. – Честно скажу: всю мне душу она просквозила за последние дни. "Ах, что я наделала, зачем я приняла столько снотворного, лучше бы поменьше, тогда бы меня откачали, ах, я виновата, ах, места себе не найду".

– Ну, и как, и как это было? – допытывался я.

– Да очень просто. Сидим, беседуем. Вдруг: "Извините, мне пора". Пык – и нету. Как в анекдоте: где-то лопнул презерватив.

– Ай, да ну тебя к черту, физиолог несчастный, – рассердился я. – Тут такие дела, а ты все об одном.

– А какие дела? – Гарик изобразил наивное недоумение. – Какие такие дела? Ну, была Людмила Васильевна, а теперь она не Васильевна и не Людмила, а какая-нибудь Тин Твин Пу. Лежит на обдристанных циновках и пускает из носу зеленые пузыри.

Нечто подобное Гарик, наверное, видел в своих тропических "краткосрачках".

– И все-таки странно, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь, – здесь что же, по выслуге лет – или учитывая личные пожелания? А может быть, отбирают самых достойных?

– Что, зачесалось? – насмешливо спросил Гарик. – Захотелось домой, к своей Анечке? Недомучил ты ее, кровушки ее недопил? Так нет же, уважаемый вурдалак, ничего у тебя не выйдет. К тому времени, когда ты подрастешь и приедешь в Москву из своей Папуа-Новой Гвинеи, твоя вдовица уже состарится, и ты найдешь себе работницу мясокомбината имени Гавриила Попова, тоже молоденькую нимфетку, и она тебя отравит крысиным ядом за сотню долларов, к тому же фальшивых…

Гарик говорил бы еще долго, я не собирался ему мешать, по тут о своем присутствии напомнил мой тесть.

– Слово "достойных" в данном случае звучит неуместно! – задиристо сказал он, уводя разговор в сторону от болотного гнезда своей дочки: видимо, в ее невиновности он не так уж безоглядно был уверен. – Не о награде идет речь, напротив – о понижении уровня. Дух человеческий – вершина развития, уж вы-то, ученый, должны были бы это понимать.

Спорить с ним я не стал: он мне здорово надоел.

– А может, и не призывают их никуда, – задумчиво проговорил Гарик. – Может, просто стирают, как негодную видеозапись.

– Ну да, конечно, – сказал я. – Екатерину Сергеевну стерли, Людмилу Васильевну стерли, Льва Николаевича стерли, а Гария Борисовича оставили, Гарий Борисович записался на редкость удачно.

– Какого еще Льва Николаевича? – вскинулся Гарик. – Не было тут никакого Льва Николаевича.

– Был, старичок, был, – ласково сказал я. – Был и ушел.

– Ну и что? – подумав, возразил Гарик. – Великие приходят и уходят, а Гарий Борисович остается. Он вечен, как правда.

Приятель мой балагурил в обычной манере, он и при жизни, как массовик-затейник, вел непрерывный конферанс, но старика его слова почему-то оскорбили.

– А ничего иного вы и не можете говорить! – пронзительно глядя на Гарика, сказал мой тесть. – Кому сейчас на земле нужны такие душонки, как ваша? Спустили флаг, упразднили державу, осквернили идею, оплевали историю, готовы теперь податься в ислам, в католичество, в буддизм, во что угодно, лишь бы удержаться на поверхности. Такие там теперь, как тараканы, кишат, пополнения им не надо.

– Между прочим, такие, как вы, рептильные учители жизни там тоже не нужны, – обидевшись за "таракана", возразил Гарик. – В каком году скончаться изволили, аксакал? А сейчас который год на дворе? И никто вас до сих пор не хватился.

Ивана Даниловича этот выпад поразил в самое сердце.

– Да, но о чем это говорит? – задыхаясь, воскликнул он. – В царстве низменных инстинктов таким, как я, нет места, это верно. Недаром говорят в народе: "Вольному воля, спасенному – рай". Спасаться надо от такой воли, и я спасен! Меня терзает лишь одно недоумение: а что здесь делаете вы? Ваше место там, – он указал пальцем вниз, – на помойке, где крысы и тараканы. А мое место – здесь. Вольному воля, спасенному – рай.