Анатолий Калинин - Братья

У брата на пасеке было не все благополучно. Два года подряд пчелы не приносили колхозу ни капли меду и даже уходили в зиму с подкормкой. Правда, так совпало, что оба последних года были для пчеловодства неурожайными. Или все лето стояла сушь и цветы почти не выделяли нектар, или из-за дождей нельзя было, летать пчелам. Но можно было понять и тех людей в колхозе, которые начинали относиться к брату с колючей презрительностью, если не враждебно.

Как бы ни шли дела на пасеке, трудодни брату записывались аккуратно, и вот уже две осени он получал на них зерно из кладовой колхоза. Но самое плохое было не в этом. В конце концов может быть и так, что сегодня больше повезло одному, а завтра – другому. Плохое было в том, что брата это нисколько не смущало, он, видимо, считал, что так и должно быть. И он продолжал ругать и называть бездельниками тех самых людей, которые заработали для него зерно и деньги, чтобы он мог построить себе хату и купить корову.

Не оправдались и надежды Ивана Степановича на то, что брат поживет в колхозе, освоится на пасеке, а потом и ему поможет в его деле.

Последнее время Иван Степанович уже перестал думать о том, чтобы ему помог брат, и думал только о том, как поправить дела на пасеке у брата. Нестерпимо неловко становилось перед людьми, которые уважали Ивана Степановича и ни слова не сказали против, когда он привез в колхоз пасечником своего брата. Выходило, что Иван Степанович воспользовался их уважением им же во вред.

И с каждым разом ему все труднее было заставить себя зайти по дороге к брату. Но сегодня этого нельзя было избежать. Надо было проверить, перебросил ли брат пасеку за реку, на луг. Брат обещал сделать это еще неделю назад, но Иван Степанович не мог поручиться, что он сдержал свое слово.

Дорога втягивалась под зеленый свод деревьев, росших по берегу, не прерываясь, до самого хутора. Солнце редким дождем проливалось сквозь зеленую крышу, отпечатав на земле шевелящийся узор листьев. Над головой в листве перепархивали птицы.

День был сухой, жаркий, а к вечеру духота еще больше сгустилась. Справа белой стенкой росли тополи, слева, у воды, и в самой воде, – вербы. Там, где дорога, поворачивая, огибала бугор, из белой стенки выступал большой тополь. Сколько ни ходил мимо Иван Степанович, он не пропускал его взглядом, и не только потому, что тополь стоял ровно на полпути между станцией и хутором, но и потому, что ему нравилось это молодое, веселое дерево. И при самом легком ветре тополь лопотал так, будто шел густой летний дождь. А в тихую, безветренную погоду он сверкал чеканными, ярко-зелеными сверху и светлыми снизу листьями и все равно звучал, струился.

У родника, стекавшего со склона и перерезавшего дорогу, Иван Степанович опустился на колени напиться. Долго и жадно ловил губами тонкую ледяную струю, скачущую по зеленым каменьям.

– Что, Иван Степанович, хороша наша ключевая водица? – услыхал он над собой насмешливый женский голос.

Он поднял голову и посмотрел неузнающими глазами. Голос был знакомый – певучий грудной голос, но разве можно было узнать кого-нибудь в этой стоявшей над ним, подбоченясь и чуть отставив в сторону ногу, женщине с лицом, сплошь оклеенным листьями, забрызганными крапинками синего раствора, которым опрыскивают в садах виноградные лозы. Простая парусиновая кофта и такая же юбка женщины, сильные смуглые ноги и рабочие ботинки тоже были в крапинах. На лице одни глаза в узкой щели вызывающе смеялись. За плечами у нее висел жестяной бачок с раствором.

– А теперь угадываешь? – смеющимся голосом спрашивала она, отдирая от лица пальцами и бросая на землю листья, синие с той стороны, где они были

забрызганы раствором, и белые с той, где были намазаны сметаной. И все лицо женщины с темными, будто бархатными полосками бровей было белым от сметаны.

– Так это же ты, Дарья?! – рассмеялся Иван Степанович.

– Ну да, я, – глядя на него, улыбалась женщина серыми глазами и яркими красными губами на белом лице. – Ты, Иван Степанович, не всю воду из ключа выпил? •– говорила она, скидывая с плеч лямки бачка с раствором. – Тяжелый, чертяка, ну-ка поноси целый день почти два пуда.

Она стала на колени, как стоял до этого Иван Степанович, и, нагнувшись, долго пила прозрачную и холодную, журчавшую по камешкам воду. Потом умылась той же водой и вытерлась обратной, не забрызганной раствором стороной полы парусиновой кофты. Сметана смылась с ее лица, и оно стало румяно-смуглым и свежим. Удивительное, стремительное и насмешливое выражение придавали ему эти бархатные полоски бровей, размахнувшиеся в стороны над серыми глазами.