Собака лизнула содержимое, и Дороти тотчас же убрала чашку.
— Видишь? Ей даже нравится.
«Найкуил» подействовал очень быстро, и собака уснула в уголке.
— Так-то лучше, — довольные голосом произнесла мать, большим пальцем правой ноги почесывая левую. —
Когда она спит, она очень даже миленькая.
— Ну вот, видишь? — ответила Дороти.
— Хорошо, — решила мать, — пусть остается — до тех пор, пока ты с ней справляешься.
— И с ней, и с тобой.
— Ах, ты сама — такая прелестная зверушка, — умилилась мать, беря лицо подруги в свои ладони и целуя ее в губы.
Хотя мать и любила дразнить Дороти, называя ее зверушкой, Дороти вела себя так, будто у нее не любовница, а дрессированный медведь.
— Ну-ка, сострой ту рожицу! — кричала она, словно ребенок, хлопая в ладоши.
Мамочка пыталась спрятать улыбку и сохранить самообладание и некоторое достоинство.
— Не понимаю, о какой рожице ты говоришь.
Дороти принималась кричать:
— Нет, знаешь! Наверняка знаешь! Давай! Давай!
Мать смеялась и скалила зубы:
— Ррррр, — рычала она, растопырив пальцы, словно медвежьи когти.
Дороти начинала от восторга подпрыгивать на диване, словно маленькая девочка.
Можно было прийти к ним и обнаружить родную мать на диване с рукописью на коленях и с вылепленными при помощи шампуня рожками на голове. А из колонок в это время несся голос Энн Секстон:
«Пишущая женщина чувствует так сильно...»
Дороти не боялась материных прибабахов, а скорее ждала их, словно новый фильм или лак для ногтей, который вот-вот должен появиться в продаже.
— Твоя мама просто самовыражается, — говорила она мне, когда мать теряла сон, начинала курить фильтры от сигарет и писать справа налево ручкой с блестящей пастой.
— Вовсе нет, — возражал я. — Она просто снова сходит с ума.
— Не занудствуй, — зевала Дороти, подавая матери коробку из-под туфель, наполненную фильтрами. — Она — человек искусства. А если тебе нужна посудомойка и кухарка, то поищи себе другую мать.
Да, мне действительно была нужна посудомойка и кухарка. И если бы я знал место, где водятся такие матери, то рванул бы туда немедленно.
Дороти опекала маму, как верная сторожевая собака, которая к тому же умеет готовить еду.
— Дороти, я умираю от жажды, — могла воззвать моя матушка из полулежачего положения, которое приняла на диване. Она обмахивалась экземпляром своей первой и единственной опубликованной книги.
Через минуту Дороти появлялась, держа в руке высокий стакан холодного чая со льдом, на дно которого она поставила маленькую пластиковую козу.
Мать в неге, с закрытыми глазами потягивала чай — пока с ней не случался приступ кашля. Она выплевывала в руку пластиковую козу.
— Что это такое? — возмущенно вопрошала она.
И обе начинали безудержно смеяться.
Непредсказуемая натура Дороти как нельзя лучше соответствовала ненадежной биохимии маминого мозга. Девушка оказалась не просто забавной. Она успешно выполняла роль буфера между мной и мамой. Мне уже не нужно было следить, что с матерью — эту миссию взяла на себя Дороти. А материна крыша отъезжала на отдых, Дороти радостно отправлялась следом.
Из одной из таких поездок они привезли мне подарочек.
Его звали Цезарь Мендоза, а выглядел он в точности как карикатурный дровосек. Руки его были толсты, как сучья, голова казалась квадратной, словно наковальня. Мать встретила его в лечебнице, куда поместил ее доктор Финч.
— Не поеду я ни в какую лечебницу! — бушевала мать, и глаза ее горели так, словно кто-то зажег в них по целому коробку спичек.
— Только для наблюдения, — спокойно убеждал доктор Финч.
— Не буду я наблюдаться! — вопила мать, так налегая мощным телом на дверь, что та хлопала прямо в лицо доктора.
— Дейрдре, вам необходимо туда ехать, — настаивал он уже из-за двери. — Лучше отправляйтесь сейчас же, по доброй воле, иначе я вызову полицию.
В конце концов мать смирилась. Она позволила отвезти себя в соответствующее заведение в Бретглборо, штат Вермонт.
Вернулась она оттуда все еще слегка не в себе и с дровосеком ростом под метр девяносто. По-английски он говорил плоховато.
— Я люблю твою мать, — сообщил он, увидев меня. — Я буду твой новый отец.
Пораженный таким оборотом событий, я опустился на диван. Маменька не только не выздоровела в лечебнице, а, наоборот, еще сильнее задвинулась.
— Где здесь ванная? — спросил он, шлепая по дому и заглядывая под двери.
— В конце коридора, — показал я.
Читать дальше