Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Насмешливая тень мудрой улыбки скользнула по лицу Василия Алексеевича.

Все это, разумеется, было интересно, но мне поскорей хотелось услышать о Шустове-младшем, о его работе в клинике. И потом, эти статьи в газетах, особенно пакостная и развязная З. Кроликова. У меня не хватило терпения, и я попросила Василия рассказать.

— О-о, это длинная история. Но теперь, кажется, все позади. Ты читала, как меня мордовали?

— Ну конечно. У нас в больнице все возмущались. Мы так поняли, что это неспроста, что за всем этим грязным шумом стоят темные силы дельцов.

— Ого! — пораженный воскликнул он. — Это великолепно! Значит, рядовой читатель не дурак. Он отлично разбирается, что к чему. Темные силы дельцов. Совершенно верно. Я расскажу. Потом!.. Потерпите.

Василий казался возбужденным, глаза его лихорадочно горели. Торопливо взглянул на часы и, подхватившись, сказал:

— О-о, да сейчас должен Макарыч прийти. Пора и на стол накрывать.

И действительно, минут через десять появился Алексей Макарыч, на вид совсем еще молодой, с открытым веселым лицом — никак невозможно было подумать, что это отец и сын, — старший брат, да и только. Особенно когда они стали рядом: одного роста, крепко сколоченные, крутолобые, с гладкой поблескивающей кожей лица, не знающей морщин. Только отец казался мягче характером, более общителен, не так суховат, как сын. Знакомясь с нами, говорил громким приподнятым голосом:

— Знаю. Сын мне о вас много рассказывал. Рад познакомиться с морскими полярниками.

— Бывшими, — грустно поправил Андрей.

— Что, на юг переводят? — так же быстро переспросил Алексей Макарыч, садясь на диван.

— Хуже… Простились с морем и с Севером. Навсегда, — пояснил Андрей и тоже сел в кресло.

Андрей коротко рассказал о себе. А мы с Василием в это время накрывали стол. В кухне Василий сказал:

— Послушай, Ирина, мне в отделении нужен терапевт. — И, осененный внезапной идеей, посмотрел на меня вопрошающе: — Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь здесь. Андрея тоже устроим на работу…

— А квартира, прописка? — ответила я.

— Надо продумать. Мы это еще обсудим.

В гостиной гремел неуемный Макарыч, негодовал:

— Представьте себе идиотов — главного инженера и директора автобусного завода. Выпускают автобусы со стеклянной крышей. Летом пассажиры не знают, куда деваться от солнца. Печет прямо в голову. Чертыхаются, проклинают все на свете. А виновники — директор завода и главный инженер — разъезжают себе вольготно на «Волгах». Им темя не печет. Надо куда-то писать. В газету, что ли? На завод писать бессмысленно: на мнение потребителя, то есть рядовых граждан, им плевать. Вон сколько писано-переписано жалоб по поводу дурацких заграждений на Ярославском вокзале. Пассажир выходит из пригородного поезда, ему надо в здание вокзала, на привокзальную площадь или на стоянку такси. Так что вы думаете, нет, его насильно загоняют в подземный переход или в метро. Ему туда не надо, а его гонят, силой гонят какие-то умники. Пассажир бросается на рельсы, перелезает через заборы, барьеры и решетки, возведенные против него, чтоб, значит, насильно его под землю загнать. А он не хочет. Не желает смириться, ругается, проклинает все на свете и Моссовет, который, может, совсем не виноват в этих безобразиях, а виноват один какой-нибудь железнодорожный головотяп… Пишут, а толку никакого.

Он быстро посмотрел на меня и почему-то решил, что я не разделяю его возмущения. Попытался убедить:

— Вы скажете — мелочь, пустяк. Стоит ли обращать внимание, нервы рвать себе и другим? Стоит. Потому что вот такие мелочи отравляют жизнь тысячам. Портят настроение ежедневно, ежечасно. За каждой такой мелочью кроется нечто принципиальное. Вот сегодня, например, разразился скандал в соседнем доме. Живет тут один пенсионер, некто Лизогуб. Квартира его на первом этаже. Цветочками увлекается, под окном сажает разные там мальвы, незабудки, анютины глазки. Это хорошо. Приятно, когда возле дома зелень и цветы. Так вот этот Лизогуб у себя под окном среди цветов скамейку соорудил. Обыкновенную деревянную скамейку. Чтоб, значит, посидеть, помечтать, подышать цветочным ароматом. Но все это он делал для себя — и цветы, и скамейку. И только для себя. Исключительно. А чтоб на нее никто другой не смел сесть, что бы вы думали он сделал?.. Нет, до этого надо додуматься, направить фантазию, ум.

— Небось колючей проволокой оградил, — высказал догадку Василий.

— Нет, до такого примитива он не опустился. Лизогуб оказался более изобретательным. Он к скамейке на навесах прикрепил такого же размера доску, а в нее набил гвоздей. Когда он не сидит на скамейке, опрокидывает эту доску вверх гвоздями и — на замок. Попробуй сядь на такого ежа.