Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Тропа привела меня к озеру, открывшемуся вдруг у самых ног моих. Вернее, это была гигантская каменная чаша, заполненная пресной водой и окантованная зеленой бахромой только что пробившейся травки и сиреневато-фиолетовых кустов еще не распустившейся березы и лозы. Поодаль, в сотне метрах от меня, с удочкой в руках стоял человек. На какой-то миг мне почудилось, что это Андрей Ясенев. Сердце обрадованно заколотилось. Но это был всего лишь один миг. Потом я узнала Сигеева. И сразу мне стало почему-то неловко. Я видела, как обрадовался он моему внезапному появлению, немножко смутился и даже растерялся.

— Ирина Дмитриевна, какое совпадение, — заговорил он негромко дрожащим голосом. Нет, это был не тот Игнат Ульянович, каким я представляла его — всегда спокойный, ровный, невозмутимый. Этот Сигеев заметно волновался и, должно быть, не мог это скрыть.

Я спросила:

— Какое же совпадение, Игнат Ульянович?

— Да вот все как-то странно получается… — Он нарочито сделал паузу, дернул удилище, и в воздухе затрепетала, сверкая серебром, довольно порядочная рыбешка. — Форель. Видали, какая она красавица!

Он снял рыбу с удочки и бросил в небольшую лужицу, где плеснулись, потревоженные, еще около десятка таких же рыб. Я нагнулась над лужей, попробовала поймать скользкую, юркую форель.

— Это и есть та самая, что к царскому столу подавали?

— Она самая. Никогда не пробовали?

— Как будто не приходилось. Игнат Ульянович, а вы все же не закончили мысль насчет совпадения: что странно получается?

Он закрыл рукой глаза, ероша и теребя светлые брови, наморщил лоб, признался не смело, но решительно:

— Я сейчас о вас думал, а вы и появились. Чудно… — и покраснел, как юноша.

Для него это были не просто слова, это было робкое полупризнание, на которое нелегко решиться глубоким и цельным натурам. В таком случае лучше не молчать, лучше говорить, болтать о чем угодно, только не томить себя открытым, обнажающим душу и сердце молчанием. Это понимал и Сигеев, и, должно быть, лучше меня, потому что именно он, а не я первым поспешил нарушить угрожавшее быть тягостным молчание.

— Вот решил проверить пресные озера насчет рыбы, — начал он, переходя на деловой тон. — Есть рыба. Не так много, наверно, но есть. Видите, сколько поймал за каких-нибудь полчаса. Разводить надо, подкармливать, охранять. — Он начал собирать удочки, продолжая говорить: — Вы знаете, Ирина Дмитриевна, какая идея у меня родилась? То, что мы начали сажать березки и рябину в поселке, — это само собой. Но нам нужен парк. Как вы считаете, нужен нам парк культуры и отдыха или не нужен? Чтобы, скажем, в выходной день или в праздник пойти туда погулять, повеселиться, отдохнуть.

— Конечно нужен, — согласилась я, — только сделать его, наверно, невозможно.

— Правда, у самого поселка, пожалуй, невозможно, потому что сплошные камни и место, открытое северным ветрам. Ну а за поселком в затишке, скажем, в долине Ляды?

— Хорошо бы, только ходить далековато.

— А мы морем организуем, на траулерах до устья Ляды, а там рукой подать до березовой рощи.

Мы возвращались вместе. Игнат Ульянович много интересного рассказывал о преображении края, о планах и нуждах колхоза, старался заполнить все паузы, точно опасаясь другого, «личного» разговора. Только когда мы начали спускаться к поселку, а солнце приготовилось нырнуть в спокойное море, я сказала:

— Сегодня я вас было приняла за одного человека. Мне так показалось.

— Это за кого ж, если не секрет?

— За моего доброго старого друга Андрея Ясенева. Знаете его?

— Андрея Платоновича? — переспросил он. А затем ответил поникшим голосом: — Как не знать, знаю… У него в каюте… ваша фотокарточка на столе.

— Это было когда-то… А теперь, наверно, там стоит фотография жены, — сказала я.

— А разве он женился? — встрепенулся Игнат Ульянович.

— Не знаю. Может быть. У него была девушка.

— Марина, — уточнил он. — Ничего, интересная. На этом мы и простились тогда с Сигеевым.

Он, наверно, очень хороший человек. У него добрая душа и чуткое, умеющее любить сердце. Но всякий раз, когда я думаю о нем, почему-то в памяти тотчас же всплывает другой человек, который сейчас находится не так уж далеко отсюда, за округлыми сопками, в серой, неуютной Завирухе. Он заслоняет собой Сигеева. И появление в море «охотников» меня больше волнует, чем появление рыбачьих траулеров.

Так разве могу я обманывать себя или Игната Ульяновича?

Сегодня я плакала. Ревела, как ребенок, растерянная и бессильная. Да, бессильная, беспомощная перед врагом, с которым я решила бороться всю жизнь, перед болезнями. Совсем еще недавно я видела себя героиней, всесильной и всемогущей. Я представляла себя мчащейся на оленьей упряжке через тундру к больному пастуху. Ночь, северное сияние, словно на крыльях летят олени, а я сижу в санях со своей волшебной сумкой, в которой везу умирающему человеку жизнь. Я где-то видела такую картину и любовалась ею: красиво!