Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Браконьерство, — ответил я.

— Вредительство. А другой такой «деятель», бросив толовую шашку и никого не оглушив, сокрушался: "Сволочи браконьеры — всю рыбу истребили". Прямо для "Крокодила".

У мичмана Сигеева вздернутый нос на сером, исхлестанном морским ветром лице, посыпанном едва заметными веснушками, русые мягкие волосы и внимательные синие глаза, хранящие рядом с доброй снисходительной улыбкой гнев и возмущение.

Степенно вынув трубку, он попросил разрешения курить.

— Кури, пожалуйста. Да ты никак на трубку перешел?

— Для удобства. Сигареты всегда сырые. Нам ведь достается, особенно теперь, зимой. Три-четыре балла за благодать считается.

— Ну а насчет семьи как? — поинтересовался я.

Он пожал плечами, в глазах замелькало забавное девичье смущение. «Влюблен», — решил я, а он уклончиво ответил:

— Для семьи нужна оседлая жизнь. А у меня что — сную, как челнок, взад-вперед.

Долгим, внимательным взглядом он посмотрел на фотографию Ирины, стоящую перед ним на столе. Затем спросил многозначительно:

— Где она теперь?

— Не знаю, Игнат Ульянович. В Ленинграде, наверно.

— Там, на обороте, написаны хорошие слова о счастье. Ее пожелание сбылось. Легкая рука, значит.

— О, да ты даже знаешь, что на обороте написано!

— Матросы — народ любопытный. Уборку тут у вас делали, ну и случайно прочитали.

— Сами прочли и боцману доложили, — сказал я, и мы оба рассмеялись.

Он взял у меня из рук фотографию Ирины Пряхиной, посмотрел на нее тихими мечтательно-грустными глазами, а затем попросил совершенно серьезно:

— Андрей Платонович, зачем вам эта карточка? Отдайте ее лучше мне.

Я удивился необычной просьбе:

— Как это зачем? Память о друге юности. Мы с Ириной Дмитриевной были друзьями и расстались друзьями. А тебе она с какой стати? Ты разве с ней знаком?

— Видите ли, — начал он, хмурясь и подбирая слова, чтобы составить из них туманную фразу, — рука у нее легкая: пожелала вам счастья — сбылось, пусть и мое счастье сбудется.

Эти слова можно было бы принять за шутку, но в том-то и беда, что мичман не шутил: об этом говорили его правдивые, не умеющие лгать глаза.

— Странная у тебя просьба, Игнат Ульянович. Ты о ней что-нибудь знаешь, об Ирине Дмитриевне?

Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и вместо ответа произнес обиженно упавшим голосом:

— Значит, не хотите мне счастья желать.

— Да не не хочу, а не могу, пойми ты меня: карточка дареная, с дарственной надписью. Не имею права. Представь себе — как бы сама Ирина на это дело посмотрела?

Он был убит моим решительным отказом и все-таки не хотел терять надежды, настаивал:

— Ну хоть на несколько часов. Завтра я вам верну. Вы ж говорите, что здесь будете ночевать.

— Хочешь переснять?

— Так точно, — честно признался он.

Меня подмывало любопытство: "Зачем ему понадобилась фотография Ирины?", но я не стал его донимать бестактным допросом, понимая, что дело идет о какой-то глубоко личной, сердечной тайне. Я дал ему фотографию до утра, и он тотчас же, не теряя времени, сошел с корабля и направился в поселок, должно быть, искать фотографа.

Проводив мичмана Сигеева до причала, я задержался на деревянном, пахнущем сельдью помосте и осмотрелся. Стояла подслеповатая, но далеко не глухая полярная ночь, порывистый жесткий норд-ост нагнал туч, сплошь заслонил небо, и в густой темноте, раскачиваясь, зябко мерцали сотни электрических огоньков, рассыпанных полукругом вдоль бухты. Гораздо меньшее число огней, золотистых, красных, зеленых, плавало и колыхалось на поверхности зыбкой студеной воды. В проливах и за каменной глыбой, прикрывающей бухту, неистово и устрашающе ревело море, как раненый и опасный зверь.

На кораблях подали команду пить чай. Холодный, пронзительный ветер особенно располагал к выполнению этой команды, и я не замедлил спуститься в кают-компанию, где уже собрались офицеры флагманского корабля. Мы сели за стол, на котором через минуту появились белый хлеб, сливочное масло, сахар и стаканы с горячим золотистым чаем. И в это же самое время радист передал мне следующую радиограмму: "Капитану третьего ранга Ясеневу. У восточного мыса острова Гагачий потерпел катастрофу рыболовецкий траулер «Росомаха». Немедленно выйдите в район катастрофы и примите меры к спасению экипажа. По выполнении сего следуйте в базу".

Я приказал дать сигнал тревоги и приготовить корабли к отплытию. Кают-компания в один миг опустела. Из недопитых стаканов теплился почти прозрачный пар. Это напоминало что-то знакомое с детства, то ли виденное, то ли вычитанное в приключенческих книгах: догорающие костры поспешно оставленных биваков, звонкая тишина леса.