Иван Шевцов - Любовь и ненависть

В душе полковник ликовал: ответ комиссара ему понравился. И когда Гольцер поднялся, чтобы проститься, полковник вдруг сказал:

— У меня к товарищу Гольцеру есть частный вопрос. У вас в «Новостях» гостил некий Дэйви. Вы, очевидно, слышали? Кто бы нам мог рассказать о нем, что это за человек? Кроме, конечно, редактора. Лично вам не приходилось с ним встречаться?

— Конечно, — быстрее, чем требовалось, подтвердил Гольцер. — Марат Степанович поручил мне опекать его, вернее, сопровождать иногда в качестве гида.

— Вот видите, как удачно: на ловца и зверь бежит, — снова двусмысленно отозвался полковник. — Вы не расскажете, что он собой представляет, этот Дэйви? Вы, очевидно, знаете, что ему, мягко выражаясь, показали на дверь?

— Да, слышал, — так же торопливо и с какой-то безразличной рассеянностью отозвался Гольцер. — Я только не знаю, за что его выдворили. У нас ходили слухи, что он якобы из гостиницы унес какой-то сувенир.

"Притворяется, и довольно грубо", — подумал полковник, а комиссар пояснил:

— Совсем напротив: он оставил у нас кое-какие сувениры вроде сионистской литературы и еще кое-что.

Гольцер сделал уже совсем несведущее лицо и, явно переигрывая, поинтересовался:

— Простите, а что?

— Сильнодействующий наркотик, — сказал Тихонов.

— Он разве был наркоман? — Теперь на лице Гольцера появилась маска изумления,

— Вот об этом я и хотел вас спросить, — сказал полковник. — Вы не замечали?

— Видите ли, — стараясь опять казаться важным и спокойным, заговорил Гольцер, — мне вообще не приходилось сталкиваться с подобной категорией людей, и о наркотиках я имею самое смутное представление.

— Нас интересует, не общался ли Дэйви с советским гражданином Ивановым Игорем? — сказал полковник, уже заранее уверенный в отрицательном ответе Гольцера.

— Он кто такой, этот Иванов? — Спрашивая, Гольцер почему-то смотрел на Тихонова.

— Работает на киностудии, — вяло и без интереса пояснил полковник.

— Нет, не знаю такого, — сказал Гольцер. — Дело в том, что я ведь постоянно не находился при Жаке-Сиднее. Встречался с ним всего каких-то три-четыре раза.

— Ну хорошо, — сказал комиссар вставая. — До свидания. Желаю успехов.

Гольцер поблагодарил обоих галантным поклоном и, пожимая руку полковнику, напомнил:

— Так я жду вашего звонка.

— Мы вас разыщем, — ответил полковник.

— Желательно бы не затягивать. Дело в том, что я должен ехать за границу в командировку. Жду визу, — сообщил Гольцер.

— Ничего, спешить некуда. Вернетесь — напишете. Да и с визой в МИДе могут еще проволынить, — сказал комиссар.

И едва за Гольцером закрылась дверь, полковник сказал комиссару:

— О визе проговорился. Сейчас небось ругает себя. Я бы попросил, Владимир Сергеевич, походатайствовать о задержании ему визы. Он меня настораживает.

— Не понимаю, чем он расположил к себе Инофатьева, — как бы рассуждая вслух, заговорил Тихонов. — Особым умом не блещет. Талантом? Ты читал что-нибудь им сочиненное? Нет. И я тоже.

— Наглости в избытке. Хотя перед нами всячески старался не показать ее, — отозвался полковник. Потом, столкнувшись с задумчиво-суровым взглядом комиссара, сказал: — Иванова я ему подбросил нарочно. За Ивановым мы наблюдаем. Важно будет установить, связан ли он с Гольцером. Если да, то вполне вероятно, что Гольцер постарается как можно быстрее встретиться с Ивановым.

— Совсем не обязательно. Опытный преступник не сделает такого шага. С Ивановым он может снестись через третье лицо.

— По опыту знаю, Владимир Сергеевич, в подобных случаях страх оказывается сильней предосторожности.

Комиссар оказался прав: ни Гольцер, ни Иванов не сделали попытки связаться друг с другом ни непосредственно, ни через третье лицо.

Андрей Ясенев уже собрался было пригласить на беседу Лилю — артистку ансамбля «Венера», как вдруг его отвлекла неожиданная мысль: каким образом у Суровцевой оказался рецепт на морфий с поддельной подписью Шустова? Делом о хищении бланков спецрецептов в клинике Семенова занимался другой сотрудник, сидящий в соседней комнате, и Андрей решил с ним поговорить. Оказалось, что хотя следствие еще не закончено, но уже установлено, что бланки рецептов воровала Дина Шахмагонова. Она же подделывала и подпись Василия Алексеевича. Шахмагонова отказалась назвать имена тех, кому она передавала рецепты на морфий. Она утверждала, что занималась этим отнюдь не ради наживы, а из желания оказать услугу несчастным наркоманам. Андрей решил немедленно допросить Дину Шахмагонову, потому что по логике выходило, что раз Шахмагонова дала Суровцевой рецепт, значит, они были близко знакомы. И потом, вполне вероятно, что наркотик Суровцева могла получить у того же самого человека, который снабдил ее рецептом на морфий. Как и на предыдущих допросах, Дина решительно отказывалась назвать имена тех, кого она «облагодетельствовала» рецептами на морфий из соображений, как она выразилась, этического характера. Тогда Андрей сказал, что ее упорство может ей же и повредить.