Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Если в начале ужина Дина вела себя то настороженно-сдержанно, то преувеличенно весело, после того как я заказал вторую бутылку шампанского — она пила охотно и до дна, — настроение ее заметно изменилось. Что-то дерзкое, с вызовом появилось в ее тоне, в манерах, какие-то холодные злые блестки сверкали в глазах, и, казалось, она хотела подчеркнуть свое превосходство, показать свой сильный, «отчаянный» характер. Она упрекала меня в неумении жить, в аскетизме, который в наш век кажется банальным, потому что человек создан для наслаждений, что я сам себя добровольно лишил радостей жизни, обрек на прозябание. И дело не в моей холостяцкой жизни — она даже убеждала меня не жениться никогда, сама она тоже решила не выходить замуж, потому что брак, по ее словам, вовсе не обязательное условие для счастья, которое она видит в наслаждении. Она говорила, что я мыслю старыми, отжившими категориями, такими, как долг, совесть.

— Мы никому ничего не должны, — философствовала захмелевшая Дина, хмуря широкие брови, отчего вид ее казался внушительным, а слова весомыми. — Время подвижников, бессребреников ушло безвозвратно, и странно, Василий Алексеевич, что вы, умный человек, не хотите этого понять. Ради чего работает человек, ну скажем, изобретает, творит? Ради славы и денег. Только одни этого не скрывают, потому что не видят в этом ничего зазорного, а другие скрывают, не говорят вслух того, о чем думают. Или думают одно, а говорят совсем другое.

— Циники, значит? — вырвалось у меня случайно, должно быть потому, что слова ее вызвали в моей памяти образ Марата Инофатьева, которого я считаю эталоном современного цинизма. А вообще у меня не было желания спорить с Диной: хотелось лучше рассмотреть ее вот такую, новую, неожиданно другую. Интересно было определить, которая настоящая Дина Шахмагонова, — та, что я знал по совместной работе до сегодняшнего дня, или вот эта, что сидит напротив меня, помешивает ножом в фужере, удаляя газ из шампанского? Когда она была искренней — прежде или сегодня? И она, видя, что я слушаю ее внимательно и не пытаюсь возражать, что, конечно, ее удивляло и подстегивало, продолжала с еще большей откровенностью:

— Я понимаю, что вы как специалист на две головы выше доктора Пайкина. И все-таки Пайкин гораздо современнее вас. — Она смотрела на меня испытующе, точно поддразнивала, думала, что я взвинчусь при одном упоминании этого имени, но я, напротив, даже сочувственно улыбнулся на ее слова. — Пайкин счастлив, вы нет, Пайкин умеет жить, вы не умеете или не хотите. Это одно и то же. Так кто ж из вас прав — вы или Пайкин?

— С точки зрения Пайкина, прав, конечно, он, — заметил я лениво.

— Ну а если не "с точки", а объективно?

— Объективно пусть решает третий, скажем, вы.

Теперь уже я смотрел на нее с подначкой, поддразнивая. Но она не терялась, как и вообще умела владеть собой. Ответила многозначительно:

— Я не могу быть объективной… в отношении вас.

Вообще она имела манеру говорить с подтекстом, с двусмысленными намеками, и поэтому я не стал уточнять, почему ко мне она не может быть объективна. Задай я ей такой вопрос, почти уверен, что она ответила бы: "Вы мой начальник", а в глазах бы подчеркнуто сверкал другой ответ: "Я к вам неравнодушна". Нет, это скользкая тема для разговора, и я постарался уклониться от нее.

Из ресторана мы уходили примерно за час до закрытия. Дина, как я понял, куда-то торопилась. Жила она в центре, в переулке между улицами Жданова и Дзержинского, в десяти минутах ходу от «Будапешта», и мы, естественно, пошли пешком. Дом их старый, двухэтажный стоит в глубине двора. Минуя ворота-арку, мы прошли какими-то темными лабиринтами мимо мусорных ящиков и очутились у невзрачного парадного, тускло освещенного. Здесь мы и расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

Когда я возвращался обратно теми же лабиринтами, ко мне неожиданно подошли трое мужчин. Вернее, они не подошли, а возникли как-то вдруг, словно призраки из полумрака. Сверкнули три ножа, нацелившись почтя вплотную в меня, и голос мрачный, угрюмый приказал:

— Подними руки — и ни звука.

Я был не столько напуган, сколько удивлен: мне никогда в голову не приходила возможность в наше время подобной ситуации. Я понял, что положение безвыходное, вернее, бессмысленно оказывать сопротивление. И у меня невольно вырвался вопрос:

— Что вам нужно?

И, как ответ, проворная рука одного быстро обшарила внутренние карманы моего пиджака. И в ту же секунду грозный голос приказал: