Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Случайное совпадение. Да и не известно, были ли у них злокачественные образования.

— Как так не известно?! Это отмечено в истории болезни. Случаи эти описаны в моей диссертации, — сурово, но без вызова сказал Шустов.

Семенов криво ухмыльнулся и произнес с присущей ему надменностью:

— Ради диссертаций мы не имеем права производить на людях сомнительные эксперименты. Лечить вслепую — удел знахарей и шаманов.

Василий Алексеевич окончательно утвердился в своей догадке: в нормальной обстановке работать ему не дадут. Откровенная недоброжелательность, даже враждебность к нему со стороны непосредственного начальника вывела его из равновесия. С немалым трудом эти два месяца он держал себя в руках, а тут взорвался. Не владея собой, в присутствии Дины Шахмагоновой Шустов не закричал, нет, подойдя вплотную к главврачу, как-то простонал ему в лицо, выдавливая сквозь зубы каждый звук:

— Вы подлец, Семенов… Из подлецов подлец!..

Больше он ничего не сказал, круто повернулся и ушел в операционную. У него был такой вид, что Вячеслав Михайлович не на шутку струхнул, постоял несколько минут в растерянном оцепенении и потом молча, не взглянув даже на Дину, направился к себе в кабинет. Через полчаса был вывешен приказ, в котором объявлялся выговор Шустову В. А. за грубость и нетактичное поведение.

Горячность проявилась с обеих сторон, да и стороны-то едва ли предвидели возможные последствия. О стычке Шустова с Семеновым немедленно стало известно не только медперсоналу клиники, но и больным. У вывешенного приказа толпились люди, комментировали, обсуждали, высказывали свое мнение, строили догадки. В любом коллективе люди тоскуют по сенсациям. Сенсация нужна, как разрядка, чтобы встряхнуть застоявшееся однообразие работы. Собственно, столкновения главврача с заведующим отделением уже ждали. Некоторые еще раньше поговаривали, что Семенов с Шустовым не сработаются: одному из них непременно придется уйти, а вот кому именно — оставалось вопросом, на который нелегко было дать хотя бы мало-мальски уверенный ответ. Потому что уход из клиники ее основателя Шустова был бы, по мнению одних, равносилен закрытию клиники. А что же касается Вячеслава Михайловича, то не для того его назначали на должность главврача, чтобы через какие-то месяцы освобождать. Словом, сенсация быстро распространилась по клинике. К нам в лабораторию дошла в последнюю очередь, удивила и, конечно, взволновала меня. Я захотела собственными глазами увидеть приказ, а когда прочла, то тут же решила поговорить с Василием Алексеевичем. Зашла в отделение и стала невольным свидетелем нового инцидента. Больная Захваткина категорически отказывалась ехать в другую больницу и просила, слезно умоляла оставить ее здесь и чтобы обязательно лечил ее сам доктор Шустов. Дина уговаривала Захваткину, убеждала, что так для нее будет лучше, что в нашей клинике вылечить ее недуг невозможно, что для ее лечения нужна специальная аппаратура, которой наша клиника не располагает. Но больная не хотела слушать и требовала к себе Шустова. Дина, очевидно, чтобы не ставить Василия Алексеевича в неловкое положение, солгала больной, что Шустов почувствовал недомогание и уехал домой… Услыхав такое, находящиеся в палате больные — всего их было одиннадцать человек — зашумели:

— До инфаркта довели нашего Василия Алексеевича!

— Затравили!

Дина поняла, что промахнулась, попробовала успокоить палату, но сделать это было уже трудно. Тогда старшая сестра вынуждена была пойти на попятную: услыхав чьи-то голоса в коридоре, моментально сориентировалась и выбежала из палаты со словами:

— О! Кажется, голос Василия Алексеевича. Я сейчас его позову.

Я вышла вслед за ней. Шустов был в операционной. Дина сообщила ему, что Захваткина отказывается покинуть клинику. Он посмотрел на Дину, резко, с раздражением спросил:

— Распоряжение главврача вам ясно? Вот и действуйте. При чем здесь я?

— Захваткина требует вас, Василий Алексеевич, — с подчеркнутой официальностью сообщила Дина.

— Распоряжение о ее переводе отдал не я, а главврач. Пусть она его и требует, — ответил Шустов. Лицо его было бледным и усталым.

Дина пожала округлыми плечами, повела широкой мужской бровью. Взгляд ее говорил: "Я бы могла тебе ответить, но во мне достаточно выдержки и я не хочу дерзить тебе при посторонних". Она, кажется, не собиралась уходить и вопросительно посматривала на меня, словно я должна была вразумить потерявшего самообладание коллегу. Я сказала, посмотрев на Шустова с горячим участием: