Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Жаркое солнце клонилось уже к закату, когда машина остановилась у адмиральской дачи. Навстречу нам из калитки выпорхнула тоненькая светловолосая девушка. Она хмуро и вопросительно оглядела меня, затем подняла глаза на отца.

— Знакомься, Иринка, это наш новый курсант Андрей Ясенев, — сказал адмирал.

Девушка кивнула мне и, тотчас же отвернувшись, сообщила отцу:

— У нас гости: адмирал с Маратом.

— С "Марата"? — хмуро переспросил Пряхин.

— С Маратом, — рассмеявшись, поправила Иринка. — Это сына его так зовут.

— А я думал, линкор! — У глаз адмирала снова сошлись мелкие морщинки.

На застекленной веранде в плетеных креслах сидели жена Пряхина, седоволосая худая женщина с милым красивым лицом — дочь была, очевидно, точной копией ее в молодости, — и гости: очень толстый и широколобый контр-адмирал и смуглый, щегольски одетый черноголовый юноша. Это и был Марат. Адмиралы шумно приветствовали друг друга. Затем Степан Кузьмич, так звали гостя, торжественно представил сына:

— Вот привез на твое благословение наследника и продолжателя морского рода.

— Это хорошо, морская традиция, — неопределенно произнес Пряхин, вытирая платком бритую голову. — Я вот тоже привез будущего моряка. Все посмотрели на меня.

— Отец тоже моряк? — небрежно обронил в мою сторону контр-адмирал Инофатьев.

— Нет, мой отец крестьянин, — негромко и не очень любезно ответил я и увидал, что ответ мой почему-то разочаровал всех, кроме хозяина.

— Партизан его отец, казнен гитлеровцами, — пояснил Пряхин.

Мне стало как-то неловко от этого упоминания: какое это имеет отношение к моей судьбе? Ну а если б мой отец не был партизаном, а отец Марата контр-адмиралом, что тогда? Мои размышления прервал металлический голос Инофатьева-отца.

— Сам-то приморский?

— Нет, брянский. Я даже еще моря не видел, — ответил я виновато и почувствовал, что краснею.

Контр-адмирал оторвал от меня свой взгляд, будто великодушно простил за что-то. Марат, ухмыляясь, смотрел на меня. В его карих прищуренных глазах я увидел дружеское снисхождение. А дочь адмирала Пряхина с наивным удивлением воскликнула, глядя на меня в упор большими синими глазами:

— Никогда в жизни?! Ой, как это интересно! — точно я был какой-то дикарь. И затем с той же непосредственностью предложила мне и смуглолицему юноше: — Пойдемте, я покажу вам.

Она пошла в комнату, чтобы захватить фотоаппарат. Смуглолицый юноша направился по дорожке сада к калитке, а я замешкался около кустов акации, поджидая девушку, и услышал, как контр-адмирал Инофатьев нахваливал сына:

— Парень вообще способный, да вот учился неровно. Характер у него увлекающийся: за все берется и разбрасывается. Хочет объять необъятное.

— А как школу окончил? — спросил Дмитрий Федорович напрямую.

Этот вопрос и меня очень интересовал, поэтому я не спешил отходить от веранды. Впрочем, Ирина, появившаяся с фотоаппаратом в руке, тоже задержалась на минуту: думаю, что и ей хотелось знать, как учился этот красивый юноша.

— Да вообще неплохо. Есть пятерки, четверки и одна тройка, по математике. Знаешь, есть такие нелюбимые предметы, — добавил контр-адмирал. Мне показалось, что в его голосе звучала какая-то нехорошая настойчивость.

Море было рядом, сразу за дачей. Оказывается, я слышал именно его глухой и равномерный шум еще в машине, но по неопытности принял его за гомон высоких сосен, стоящих у берега узкой полоской.

Оно открылось нам сразу, белесое, дымчатое, искристое от лучей заходящего солнца и совсем не такое, каким представлял я его по картинам. Море было очень живое и одушевленное — необозримо просторное и вечное, как мир, как вселенная…

Я прошел на самую кромку влажной гальки, намытой волной, с жадностью начал вдыхать новый для меня приятно солоноватый воздух. Мне хотелось крикнуть, перефразируя Пушкина: "Здравствуй, свободная стихия! Ты в первый раз передо мной катишь волны голубые и блещешь гордою красой". Но я не сделал этого, стесняясь своих спутников, которым до меня, казалось, и дела не было. Юноша оживленно разговаривал с дочерью адмирала. Из их разговора я понял, что девушка через год кончает десятый класс и намерена поступить в медицинский институт. Впрочем, я не особенно вслушивался в их разговор, поглощенный новыми для меня впечатлениями.

Я сел на большой камень, уперся локтями в колени и долго смотрел в сверкающий багровый горизонт, туда, куда падало солнце. Мне показалось, что шум прибоя становится все тише и тише. Я обернулся, взглянул на верхушки сосен — в них не видно было ни малейшего движения. Казалось, они замерли и вместе со мной прислушивались к утихающим вздохам моря, засмотрелись на то, как солнце падает в пучину.