Арон Тамаши - В мире лунном и подлунном

Старик слегка вздрогнул, но тут же отозвался:

— Чего тебе?

— Не найдется ли у вас в телеге для меня местечко?

Желавший подсесть был молодым человеком, по виду студентом. На руках у него были мохнатые шерстяные перчатки, за спиной горбился рюкзак. Мороз разрумянил его нежные щеки, а большие глаза, поблескивая, светились в лунном сиянии.

— Что ж, садись, — сказал старик.

Зимний путник сел не на сиденье, а сзади, на сено.

— Вас как зовут? — спросил он.

Старик на секунду задумался и ответил:

— Позади Волком.

Это нужно было понимать так, что последнее слово его имени Волк, как, например, Мартон Волк. Но путник решил, что не Мартон Волк, а Позади Волк. И еще поразмыслил, какое, однако, странное имя, потом, чтобы что-то ответить, сказал:

— А меня зовут Счастливчиком.

Старик пропустил это мимо ушей и тут же поинтересовался:

— Ты сам-то откуда будешь?

— Из Шопрона.

— Ну а в наши края зачем пожаловал?

— Деревни исследую, — ответил студент.

Старик еще глубже зарылся в попону и неприветливо пробурчал:

— Холодновато для такого дела.

И впрямь было холодно, снег пронзительно скрипел под колесами телеги и похрустывал под копытами лошадей.

Хрустнет, скрипнет, а потом тоненько, длинно застонет.

И слушая в лунной тишине эту странную, ни на что не похожую музыку, путники почти уже было уверились, что и не на земле они вовсе, а, скорее, на луне.

Но тут старик тряхнул головой и, вернувшись в мир настоящего, спросил:

— А как там у вас в Шопроне, любят пошутить?

— Всякие люди встречаются, — ответил Счастливчик.

Старик на телеге прыснул и заметил:

— Ну, значит, и в ваших краях все как у нас.

И как раз в тот момент, когда они, смеясь, слили воедино два разных мира, студент увидел два удивительных глаза. Глаза эти горели где-то далеко впереди, справа от дороги, в изгибе запорошенного снегом каменного вала. А за горящими глазами как будто притаилось что-то ржаво-красное. Только снег постанывал в напряженной тишине, пока они приближались к двум горящим точкам, и вот они уже достигли их, чтобы безвозвратно промчаться мимо.

Но тут Счастливчика осенило, что это собака.

— Стойте! — закричал он.

Старик резко осадил лошадей.

— Что такое? — спросил он.

— Там собака, — сказал студент, — и, кажется, больная.

Прыжок — и вот он уже на земле. Подошел к рыжей собаке, ласково потрепал ее по голове, прямо над горящими глазами. Собака оскалила зубы и издала странный звук. Немного похожий на скрип снега под колесами, одновременно и жалобный, и пронзительный.

Счастливчик все-таки поднял ее и положил на сено, внутрь телеги. Но пока он нес собаку к телеге, лошади оглядывались, а когда положил на сено, несколько раз всхрапнули.

Студент сел рядом с собакой.

— Можно ехать, — сказал он.

Лошади тронулись, но шли не так ходко, как раньше, кидали телегу из стороны в сторону и все чаще и чаще оборачивались. Старик натянул поводья, но гнедые продолжали шарахаться, били хвостами и, хрустя удилами, оборачивались назад.

— Чуют что-то, — сказал наконец старик.

— Может, собака воняет, — успокоил его Счастливчик.

— Так ты ее в телегу положил?!

— Ну да, жалко ведь.

— Какая она из себя?

— Рыжая, а глаза горят.

Они замолчали, но лошади все никак не хотели успокоиться.

— Сильно рыжая? — спросил старик.

— Такая бурая, — сказал Счастливчик.

— Погляжу, пожалуй, — решил старик.

Он отважно вылез из-под попоны и оглянулся. На лице его мгновенно отразился ужас, а покрывало сползло со спины.

— Это же волк! — воскликнул он.

Счастливчик чуть не умер. Он не смел даже пошевельнуться и, застыв, лишь умоляюще смотрел на старика. Но старик и сам точно так же смотрел на Счастливчика. Лошади тем временем рыли скрипучий снег.

Даже луна тревожно вспыхивала.

Один только больной волк лежал в полном спокойствии, без страха и интереса к жизни, где-то на самом дне своей грозной судьбы, моля о милосердии и неся в глазах свой приговор.

А они все смотрели на него.

Так, словно дивились на звезду, которая, прощаясь, посылает небу последние лучи света, которая сейчас задрожит, забьется, трепеща, потом вспыхнет, чтобы тут же погаснуть навсегда.

И волчьи глаза потухли.

— Все, кончился, — сказал старик.

С этими словами он передал Счастливчику вожжи, сам же поднял волка с телеги вместе с охапкой сена и осторожно опустил его на обочину. Постоял секунду рядом в задумчивости, потом вернулся к телеге, но на прежнее место не сел, а забрался на сено.