Арон Тамаши: Мир сотворенный

— Пора ехать, Шаму! — сказала она мужу.

Лёринц посмотрел на нее и спросил:

— Поэтому нужно было так много булок?

— Да, на дорогу, — ответила хозяйка.

Мастер бросил работу, стряхнул с себя пыль и вышел с женою в другую комнату. Лёринц посмотрел им вслед и подумал, что, наверно, не останется тут три года. Он выглянул в окно, в вольный мир, где спешили люди, ехали телеги и без всякого на то позволения летели, куда им вздумается, зимние птицы. Он подумал: «У каждого своя судьба». И неотвязно возвращался к этой мысли, словно оса, что беспокойно и сердито топчется на сучковатой веточке.

Потом вошла хозяйка, поставила на пол корзину и сказала:

— Это тебе на праздник, а мы на третий день вернемся.

Когда они уезжали, заглянул к нему и мастер.

— Ничего, на пасху домой поедешь.

И было это Лёринцу обиднее всего. На пасху! Уж лучше бы так и сказал, что подмастерье не лучше собаки или что Амалия тоже не ему прелести свои приготовила. Только бы про пасху не вспоминал.

Когда она еще будет, пасха!

Он готов был тут же швырнуть этой корзиной в мастера, чтобы и ее забрал теще. Но сдержался и только сказал:

— Для кого Иисус не родился, для того и не воскреснет.

Хозяева ушли.

Наверху корзины лежала бумажка с надписью: «Счастливого рождества». «Ну, — подумал Лёринц, — все же женщина есть женщина, хочет мужчине угодить, хотя бы и маленькому!» Правда, за поздравление от булочника она даже спасибо не сказала, а и сказала бы, все равно напрасно, потому что булочник никогда бы об этом не узнал… А что еще она положила в корзину? Ух ты! Мясо, да как красиво зажаренное. И колбаса. Изрядно обрезанная рулька ветчины, рулет, ореховый и маковый. И бутылочка вина в придачу.

Славная женщина…

Не исключено, что он все же проживет здесь положенные три года.

Он тут же отпил из бутылки.

Вино было хорошее, даже один глоток подействовал бодряще. Лёринц стал прохаживаться по мастерской, мысль его заработала живее. Во время прогулки он отправил к стене два стула, сделанные для Амалии, да и остальная мебель постепенно убралась с дороги. Стружка хрустела у него под ногами, словно жаловалась и плакала под гнетом столь великой власти. Ему пришла на ум хозяйка, а с нею и булочник. А что, если пойти сейчас к нему и сказать, чтобы не смел больше жене хозяина поздравлений передавать! Амалия тоже ничего, кабы можно было ее сюда зазвать готовую мебель посмотреть.

Он снова потянул из бутылки.

Через минуту он уже забыл и о хозяйке, и об Амалии. Хотелось чего-то другого, но чего, он не знал. Он подошел к окну и посмотрел на белый свет. Там сновали люди, телеги, и погода была совсем такая, какая бывает только в этот день: воздух весел и чист, отчаянно искрится и сверкает снег.

«Все же самое великое дело — сотворить мир…» — подумал Лёринц.

Он пришел в страшное возбуждение от того, какое это великое дело. Сердце забилось сильно-сильно, мысли сверкали, как искры. Он и сам не знал, сколько простоял так, и увидел вдруг деревенского мужика, идущего из города за руку с маленьким сыном, веселым и шаловливым малышом лет пяти, не больше. Только одежда на нем была как у взрослого: сапоги, чулки, суконная куртка и баранья шапка.

«И у нас такой есть!» — внезапно пришло ему на ум.

Он вошел в спальню и возле зеркала нашел куклу-мальчика, у него и одежда была совсем такая же, как у живого на улице.

— Пойдем-ка!

Лёринц принес куклу в мастерскую, и они там дружились. Потом он вынул инструмент и принялся за работу — колыбельку для игрушечного мальчика мастерил. Да не какую-нибудь, а красивую! Она и получилась красивая — что правда, то правда, — только времени много отняла, потому что заканчивал он ее уже при свете лампы. Он застелил колыбельку как следует, а куклу назвал маленьким Иисусом. Очень заботливо уложил ее в колыбельку и вместо цветов поставил на высоконогий круглый столик, поближе к печке.

Ему казалось, что и он сотворил маленький мир.

Он тоже отдохнул, как господь после первого дня творения.

Поел и снова отпил вина.

Потом он вышел на улицу: а вдруг удастся раздобыть для «маленького Иисуса» чудо-пастухов или, может, даже волхвов. Господ мимо много проходило, только он подумал, что барин не подойдет ни для пастуха, ни для волхва. Повстречалась ему и вифлеемская компания, он было к ней присоединился, но, когда рассказал, в чем дело, над ним посмеялись. Лёринц подумал, что лучше уж к бедному человеку обратиться, и даже окликнул одного, как раз выходившего из корчмы. Растолковал, что ему нужен пастух или волхв; бедняк спросил: