Владимир Рыбаков - Тавро

Мальцев расхохотался, но боль пониже подмышки пихнула смех к стону. Святослав погладил локтем бинт: «Что вы, ребрушки, за Бриджит обиделись? Я ж шутейно. Не бойтесь, она для меня самое что ни есть светлое». Он лег щекой на место, где еще недавно было ее тело. Ощущение полного счастья длилось на этот раз дольше, чем ночью, — тогда мешало стремление овладеть ее телом, и не оставить никому и кусочка, даже воздуху. Он ласкал, не щадя ни себя, ни ее. Теперь Святослав чувствовал, что, обладая Бриджит, он на деле прятался за нее, что влюбился в нее, чтоб отдать в жертву, кинуть в пасть преследующим его с детства вопросам: что делать и кто виноват? Чтоб не искать больше, чтоб забыть. Мальцев с беспокойством ощущал эти мысли, но прочесть их не мог.

От счастья уже давно не было и следа, когда он вспомнил о записочке Тани. Нашел под дверью: «Приходи немедленно. Ты мне нужен по очень важному делу». «Бедная Таня, — подумал самодовольно Мальцев. — Нашла бы себе кого-нибудь. Чего там». В конце концов Бриджит должна была прийти только вечером, день впереди был цел и пуст.

На дворе лето горело вовсю — синий свинец над головой, пучившийся асфальт под ногами. «За городом умирает от жары трава, валяются дохлые кузнечики, а мне все равно хорошо». Мальцев был впрямь радостно спокоен, как корова, вылезшая из трясины на сочный луг, и ему казалось, что он будет теперь вот так вечно жевать жизнь.

Лицо Тани было покрыто мелкими кровоподтеками, раздутая щека подпирала глаз, в котором поблескивал страх. Мальцев машинально положил руки на то место, под которым начинали срастаться ребра. Подумав, что покой нам только снится, он спросил:

— Что случилось? Кто тебе это сделал? Бывает хуже.

Таня смотрела на него с ненавистью. Он ее бросил, нашел себе, наверное, другую. А ее, беременную, избили. Вдруг она заметила на его губах снисходительную улыбку. Поперхнувшись от резкого рыдания, Таня яростно выпалила:

— Что? Некрасивой стала, перестала нравиться, да? Тебя любят, а тебе все равно, да? Да! Сволочь! советская! Ничего от тебя не хочу. Еще не поздно.

Мальцев испугался. «Э-э, дело пахнет керосином. Еще немного, и она из меня сделает мерзавца. Пора переходить в контрнаступление». Он подошел, схватил, прижал ее к себе и сильно крикнул от боли.

— Что с тобой, почему ты так побледнел? Мальцев расстегнул рубашку, показал бинт:

— Ребра мне сломали.

— Он?

— Кто?

— Ты разве не знаешь?

— Нет. Только знаю, что лежал на своем чердаке в жару и думал о тебе. Трудно мне без тебя, ты же знаешь. Но пока не буду достаточно зарабатывать, жить вместе не будем. Успокойся.

Она расслабилась, и слезы ее стали легкими:

— Вчера пришел какой-то высокий человек и попросил у меня твой адрес. Я спросила, кто он; вместо ответа он стал меня бить… ничего я ему не сказала. Уходя предупредил, что тебя все равно найдет… мне было так страшно.

Мальцев поцеловал мокрые щеки, глаза. «Черт, неужели она меня действительно любит. Совсем спятила баба. Фью».

Таня прижалась к его здоровому боку. «Ишь ты». Он уже почти чувствовал себя покровителем этого слабого существа — и вообще было чертовски приятно, что в этой чужой стране его любили одновременно две женщины… Но внезапно его пронизала мысль: «Я же жертва, меня ведь преследуют. Меня будут снова бить, может быть, даже убьют». Он мгновенно забыл и о Тане, и о Бриджит.

Мальцев стоял посреди комнаты и под удивленным взглядом Тани прислушивался к себе. Нет, не страх, а злобная решительность овладела им. «Да-да, нет добра на свете». Уходило наваждение. Волшебство Бриджит ослабло. «Кто? КГБ? Уже ищет предателя родины, незаконно покинувшего пределы социалистического государства? Нет, больно уж грубая работа… высокий… Синев! Конечно же, Синев! Французский болгарин. Не посадили его значит, выплыл. Ай-яй-яй, как нехорошо». Таня видела: Святослав показывал зубы волчьим движением губ. Глаза сузились, как от улыбки. Он был страшнее, чем тот, длинный. Может, со временем она смягчит его. Он успокоится. Правы были отец и мать, когда говорили, что большевики — звери. Вот что они сделали с ее Святославом! Он же пропадет без нее. Только он этого не знает. И пусть не знает.

— Ты в полицию заявляла?

— Нет.

— Почему?

— Ты что меня допрашиваешь. За тебя боялась, вот почему.

— Не знала, кто прав, а кто виноват? Не плачь, не плачь, я пошутил. Только нехорошо это, что я с тобою говорю по-русски, а ты мне отвечаешь по-французски.

Она смущенно улыбнулась: