Жорж Сименон - И все-таки орешник зеленеет

Вот тут и появилась молодая женщина, строго одетая во все черное, с восхитительным бриллиантовым ожерельем. Став за стулом маркиза, она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он обернулся улыбаясь, пожал ей кончики пальцев.

Я не сомневался, что они любовники. И мне вдруг пришла мысль отбить ее у него. В общем, бросить вызов. Будто я хотел увериться в своих силах. Это заняло целую неделю, однако своего я добился, лишь заговорив о браке.

Так я женился на ней, и в течение трех лет она возила меня за собой повсюду, где привыкла бывать.

— Прошу прощения, дорогая, но мне придется больше жить в Париже, этого требуют мои дела. Я и так чересчур ими пренебрегаю с тех пор, как узнал вас…

Мы с ней никогда не говорили друг другу «ты». Между нами никогда не было настоящей близости.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?

Она смотрела на меня большими удивленными глазами.

— А я-то хотела доставить вам удовольствие, развлечь вас…

Совершенно просто она предложила разойтись. Никаких средств на свое содержание она не потребовала.

Разве я был более зрелым, когда женился на Жанне? Тогда я в первый раз встретил девушку столь же умную, как и привлекательную. Сначала я просто хотел быть ее другом. Потом в один прекрасный день мы сошлись, и я решил, что мой долг жениться на ней.

Ну а что касается Пэт…

Бедная Пэт! Я думаю о том, что сейчас она лежит на больничной койке в Бельвю. Она была натурщицей с великолепным телом. Она была американкой, а я в то время как раз «открывал» Америку…

Если бы я поглубже заглянул в себя, я, конечно, понял бы, что многие из своих поступков я совершал, желая увериться в собственных силах. Мужчины в присутствии других мужчин проявляют некоторую стыдливость, которую они теряют перед женщинами. Я никогда не спрашивал у своих ровесников, смущают ли их подобные мысли.

Мадам Даван приготовила мне серый костюм, довольно светлый для этого времени года. Обычно она сама выбирает мне по утрам одежду. И почти всегда удачно. Не нарочно ли она сегодня достала тот костюм, в котором я кажусь моложе и веселее?

Я в нерешительности. Она тоже и спрашивает взглядом моего одобрения.

— На улице как раз солнце… — говорю я, посмотрев в окно.

Я спускаюсь в контору, как всегда, в девять часов пять минут и сажусь разбирать почту: главным образом счета, просьбы о деньгах на различного рода благотворительность, письма профессиональных попрошаек, не понимающих, что при некотором опыте их можно узнать с первых строк.

Извещение о смерти. Сначала имя умершего ничего мне не говорит. Люсьен Лагранж скончался на восемьдесят седьмом году. Следует длинный перечень титулов и орденов.

В конце концов я вспоминаю, что он когда-то был управляющим Французским банком и что мы не раз с ним встречались. Я думал, он уже давно умер.

Достаю из ящика письменного стола записную книжку с адресами, в красном переплете. Я купил ее на бульваре Сен-Мишель, когда еще учился на юридическом факультете. С тех пор я не заводил другой. В ней имена тех, кто были моими друзьями, приятелями, просто знакомыми, имена женщин и номера их телефонов.

Каждый раз, как я узнаю, что кто-нибудь умер, я вычеркиваю его имя синим карандашом, и вычеркнутых имен теперь гораздо больше. Моя адресная книжка напоминает кладбище.

Сегодня я ее перелистываю. И вновь нахожу следы уже забытых мною людей. Некоторые, может быть, и не умерли. Просто исчезли из обращения, точнее, исчезли с моей орбиты.

У моих знакомых, наверное, как и у меня, тоже есть записные книжки, и однажды утром, получив извещение в черной рамке, они вычеркнут мое имя.

Лучше пойду-ка я в клуб. Гимнастика. Массаж. Немного плавания.

— У вас, но крайней мере, есть сила воли, — часто повторяет мне Рене. — Смотрите, в какой вы хорошей форме…

Он думает, что его слова доставляют мне удовольствие. Для меня же они означают, что, если бы я не принимал мер, я бы превратился в опустившегося старика.

Старик… Мальчишка… Зачем думать об этом?

На днях обязательно поеду за город. Я уже давно не видел полей, деревни, коров, проселочной дороги.

Случалось, прежде я велел отвезти себя за тридцать-сорок километров от Парижа. Просил Эмиля остановиться и шел пешком, куда глаза глядят. Иногда заворачивал в таверну и выпивал стакан легкого местного вина. На меня смотрели с любопытством, потому что видели, как я выходил из «роллса».

— На площадь Оперы, Эмиль…

Я хочу, чтобы вокруг меня была уличная толпа, хочу поглазеть на витрины. Тепло. Иду по улице Мира, где почти все те же магазины, которые я знаю всю жизнь.