Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

— Ну, ты даёшь, Эрмик! — восхищённо прошептал вконец обессилевший атаман, засыпая сном молотобойца, вернувшегося вечером из кузницы.

Эрмитадора с удивлением отметила, что «это» осталось в ней таким же желанным, как и у той, прошлой, теперь уже да­лёкой и не всегда понятной ей Эрми. Удивительно, но близость с мужчиной, как и долгое пребывание на солнце, заряжало её но­вой энергией и требовало какой-то немедленной деятельности. Прикрыв одеялом наготу атамана, она оделась, вышла из юрты, бесцельно побродив по лагерю, набрела на дровосеку, обрадова­лась, и, взяв в руки топор, принялась колоть дрова.

За этим занятием и застал её Макута-бей со своей спутницей. Бабка внимательно осмотрела странную девку, легко машущую тяжеленным колуном с неподъёмными даже для мужиков пих­товыми кругляками, словно сухонькой хворостинкой, покачала головой в выцветшем платочке и засеменила прочь, что-то шепча себе под нос.

— Ну и чего, тётка, скажешь? — нагнал её Бей. — Взаправ­дашний она человек или нежить?

— Ихняя она, ихняя! Токмо не ведомо мне, в чём сгодиться ей назначено, однось я те скажу, мил человек, не перечь ты ей для своей же пользы. Ох, и недобро будет тому, кто супротив ейной воли затеет сотворить чего непутнего! А лучше бы вы, голубы мои сизые, ступали бы себе по домам, покедова живы и здоровы, нечя вам тут мозолиться. Коль оне её здеся поставили, то уж, видать, всё и сами знают, что да как. Так где ж твой хвалёный чай, племяш? — тётка задумалась, замедлила шаг, нагнулась, со­рвала какую-то былинку, повертела её в руках, и обернувшись к Макуте, добавила: — А мот, ты и прав, для подстраховки и вам след тутать поторчать энту ночку, пока всё сокроется. Вестимо, бережёного бережёный бережёт. Всамделешно давай-ка чаю, да пойду я. Вишь, солнечко на насест мостится, мой путь-то не бли­зок, а водица шибко там нужна.

— Не переживай, тётка, дам я тебе и человеков, и коня, всё в лучшем виде исполнят. А вот и достархан наш, — произнёс разбойник, заворачиая за небольшую скалу, где на широком горном уступе, нависающем над молодой речушкой, небольшой луговиной и тем самым странным водопадом мастеровитые горцы уже сварганили навес со столом и широкими лавками, покрытыми коврами. Во главе стола стояло большое атаманово кресло. — Ну, располагайся, старейшая моего рода, а я пойду Сар-мэна кликну.

— Да не дозовёшься ты его, атаман, — отозвался откуда-то сбоку Митрич, — дрыхнет он мертвецким сном. Народ сказыват, с этой рыжей натешился до полной отключки и уже с час как спит, а зазноба его, слышь, колуном беспрестанно махат.

— Да уж надивились, — расположившись на скамье напро­тив тётки и начисто проигнорировав кресло, кивнул Бей. — Митрич, ты бы это, с чаем распорядился, да пущай ведьмам от мене гостинцев соберут, глядишь, оно, мот, когда и сгодится. И ещё, подбери пару хлопцев, да чтоб посмышлёнее и понадёжнее, с тёткой пойдут. И пусть с десяток порожних бурдюков соберут, вон бабка им покажет, где и какой водицы набрать.

— Сама наберу, в энтом помочники без надобности, — пере­била родственника довольная старуха.

26

Генерал-Наместник был весьма озадачен, ему только что из­волили доложить престраннейшую новость — в подведомствен­ный ему и напрочь позабытый Всёвидящем Оком Чулым только что приземлился вертолёт всесильного главаря опричников гене­ралиссимуса Костоломского.

«Этого-то какие черти пригнали в наши края и, главное, в канун решающего этапа разработанной мной операции? Нет, неспроста этакая оказия!» — перебирал тысячи различных ответов генерал, шагая по периметру своей резиденции, в которую временно пре­вратили жильё томящегося в плену Понт-Колотийского. Повинуясь ещё невесть когда заведённой традиции, Воробейчиков как кадро­вый вояка презирал людей пёсьего ведомства, без надобности не лез к ним в приятели, да и руку пожимать не спешил, считая это ниже своего офицерского достоинства. А тут на тебе, самого главного людоеда чёрт пригнал! — «Ох, и неспроста этот визит, а главное, ничего хорошего сулить он не может. Я что-то и не упомню, чтобы этот людожор далее, чем километра на полтора от трона отлучался, да ещё так надолго». — Наместник остановился у окна и принялся разглядывать неспешную жизнь сельского утра. В иные времена эта столь милая городскому сердцу идиллия привела бы подёрнутую чёрствостью генеральскую душу в некое подобие умиления, однако сегодня ленность природы и неспешнось в движении людей и ско­тины его раздражали. — «Вот из-за этого вечного непоспешания и проистекают наши извечные беды, в нём и сокрыты истоки наше­го рабства и вечного господства над нами Костоломских и прочего сброда. И всё же, какого черта он сюда припёрся?— повернувшись к окну спиной, продолжил свои невесёлые думы Наместник. — Ну да ладно, появится, сам разъяснит. Однако встречать его я на крыль­цо не выйду! Велика честь, пусть челядь лебезит».