Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

Подойдя к своему столу, он нажал кнопку селектора и, вкла­дывая в голос как можно больше тепла и даже толику извинения, попросил секретаря:

— Ванечка, будьте настолько любезны, насколько вы жесто­ки — распорядитесь, пусть девочки сделают для нас чай!

— Я сам, я сам! — обрадованно отозвался динамик.

Гости многозначительно переглянулись, дескать, дыма без огня не бывает, и до Кремля докатились голубые волны! Однако всем своим видом продемонстрировав полную толерантность, дескать, нам какое дело? У каждого начальника свои заморочки с секретаршами и помощниками, — они наигранно безучастно заскользили прыткими глазами по властному кабинету.

Павлин Тойотович взял свою большую рабочую тетрадь и по привычке потянулся за драгоценной ручкой, но та опять ожила и вывела на перекидном календаре: «Сволочь!» На этот раз испуга не было, Глебовский даже не вздрогнул, он крепко зажмурился, а потом быстро распахнул глаза, так он часто делал в детстве, когда чего-то пугался. Надпись задрожала и медленно, как бы нехотя растаяла. На листке календаря его рукой было написано: «Рожд. мин. Шустрика». — Надо будет не забыть поздравить прытко­го министра, а заодно узнать, где деньги за последнюю партию переданных Объевре перемещённых ценностей. Взяв обычную казённую самописку, он вернулся за стол совещаний.

Людей он этих знал, как облупленных, и сам лично когда- то привёл каждого из них к всесильному тогда Джахарийскому. Хиньша Моше Стук-аб-Стукович Зус — известнейший в стране правдописец, когда-то ещё в юности подцепленный на крючок пёсьими головами, исправно кропал толстенные книжки с обли­чениями пошатнувшихся столпов августейшей демократии, а по­рой и державных друзей ушедших на покой Преемников. Народ ахал и славил Хиньшу, а сановники тихо точили на него зубы и рыли на борзописца компру. Пожалуй, только Павлин допод­линно знал истинную цену расследованиям Хиньши, аппетиты которого росли год от года, даже покупка за казённый счёт дорогущего ныне депутатского кресла во Всевеликом Курултае не убавила жадности, а только раззадорила непомерные амбиции пожилого писаки. Уже дважды Павлину докладывали, что в до­ску оборзевший Хиньша, будучи в подпитии, грозился в скором времени тиснуть трёхтомник с гадостями на самого Г..

Не отставал по мерзостям от писаки и великий шоумен, все­народный телекумир Ван-Соловейчик, автор, ведущий и бес­сменный продюсер ток-шоу «Дуэль у помойки», отличавшийся, редкой даже для нынешних времён беспринципностью, холуй­ством и моментальной сменой личных политических и иных убеждений в зависимости от сиюмоментной коньюнктуры.

«В одном прав шеф, — придирчиво разглядывая своих под­ручных, подумал Павлин, — с каким дерьмом приходится нам работать!» — а вслух произнёс:

— Так, коллеги! Джахарийского отстранили в связи с перехо­дом на другую работу, но дух его... — и тут Павлин Тойотович за­пнулся, немножко помолчал и поправился,—воля его, конечно же, воля его жива и требует продолжать ранее начатую работу по со­вершенствованию управленческих структур нашей благословен­ной Родины. Если мы этого не сделаем, не сделает никто, а упу­щенное время возврату не подлежит! — продолжая говорить, он мысленно поразился, как стала похожа его речь на истерические заклинания бывшего начальника. Почти те же слова, та же мане­ра. Интересно, а окружающие это замечают?

— А вот и чаёк, чайчик, чаюшечка! — Толкая не по-мужски округлой попой дверь, в кабинет задом впятился секретарь с большим серебряным подносом в руках.

— Спасибо, Иван, мы здесь сами управимся...

— Ну, что вы, что вы, Павлин Тойотович, ни в коем разе. Я всё-всё сам. Мне, право, это не затруднительно, да и потом, когда ещё представится такая возможность — обслужить сразу трёх таких достойных мужчин. Я ведь помню, кто какой чай из наших гостей предпочитает. Вот Ван Соломон-оглы ибн Соло­вейчик любит зелёный с чабрецом, правильно? — и поставил пе­ред телефакиром чашку, — а народный любимец Стук Стукович Хиньша питает пристрастие к чёрному с экзотическими добавка­ми, а вы в это время суток пьёте зелёный с лимонником, — груст­но глядя на шефа, произнёс Иван и, забрав поднос, направился к двери, вздыхая и вихляя задом.

— Тойотыч, ты чего хвост распушил? — отхлёбывая из чаш­ки, не поднимая головы, спросил Хиньша. — Переизбирательная кампания почти в завершении, дебаты, как бы нас враги не пу­гали, состоялись, и притом какие! Невидимые, бесконтактные, Преемник нигде не показывался, ни с кем не встречался, и пото­му мы их как всегда выиграли. Да ты и сам знаешь, какой от них резананс и у нас и за рубежами! Рейтинг нашего Переизбранца вырос сразу на двенадцать пунктов. А ты несёшь владисуровскую чушь. Сыты мы уже ей по самое «не балуйся». Ты хоть замечаешь — дня не прошло, как он в улёте, а ты его словами, его интонациями говорить начал? Нет его, расслабься! Или, — седовласый Хиньша слегка озадачился, — тебя уже на его ме­сто назначили? Если так, извини за вольности, я ведь от чистого сердца, по старой дружбе. — и уже вовсе подхалимски, заис­кивающе переспросил: — Всё-таки назначили, да?