Миа Лобутич - Продажные ангелы

Машка посмотрела в его холодные зеленые глаза — в них уже не было никакой тайны. Так, обыкновенные глаза садиста.

Потом приходил врач, совсем сопливый мальчишка. Осторожно осмотрев Машку, он что-то написал на листочке и отдал его Вадиму.

— Сотрясение мозга точно, и это как минимум, — сказал он тихо. — Надо везти в больницу, и как можно скорее.

Вадим замотал головой:

— Сами разберемся.

Несколько дней Машка не поднималась с кровати. То приходила в себя, то снова проваливалась в забытье. Вадим не отлучался от нее ни на шаг, кормил с ложечки, носил в туалет, менял постель. Она не говорила ни слова, даже не смотрела на него. Постепенно начала вставать сама. Силы возвращались, мысли выстраивались в привычном порядке. Вадим в буквальном смысле на коленях просил простить его, клялся, что больше это никогда не повторится, умолял остаться, не оставлять его. Как-то ночью, дождавшись пока опостылевший любовник уснет, Машка тихо подошла к нему, спящему, и, ни секунды не медля, обыкновенным ножом из его собственной кухни полоснула Вадима по щеке, быстро и абсолютно хладнокровно. Почти как у Тарантино. Удивлены? Я, честно говоря, очень. Такого способа мести можно ожидать от какой-нибудь строптивой кавказской княжны. Но чтобы так поступила русская Маша?! Хотя в каком русском нет восточной крови?

Неважно, что было после, можно только себе представить. Но одно я знаю точно: живая и невредимая, Машка вскоре покинула квартиру на Арбате, а через несколько месяцев вместе с Сашкой и «тетей Таней» вселилась в симпатичный коттедж пресловутой Рублевки, подаренный ей Вадимом.

Он еще какое-то время прожил в Москве. Женился, у него родился сын. Потом уехал в Бельгию, и с тех пор Машка о нем больше ничего не слышала — чему, впрочем, очень рада.

Признаюсь, мне отчасти жаль Вадима. Он по-своему любил ее. А Машка всего лишь отлично справлялась со своими «профессиональными» обязанностями. Она не обещала любить и была честна.

Да, физически мужчины гораздо сильнее нас, но не надо обманываться относительно их чувств. Я ни в коем случае не оправдываю подобный садизм по отношению к женщине, это непростительно. Но в данном случае это был единственный для Вадима способ разрядиться.

А еще, честно говоря, хотела бы я знать, что отвечает Вадим, когда ему задают вопросы о происхождении шрама на щеке, оставленного на память моей Машкой. Вряд ли мужчина говорит правду…

— Он всегда будет помнить обо мне. Я оставила ему свой автограф. «Курица — не птица, женщина — не человек?» Как бы не так! — будто читая мои мысли, сказала Машка. — Не знаю, может, дело в восточной крови, но меня легче сразу убить, чем заставить покориться против собственной воли. Слишком уж я свободный человек. Никогда и никому нельзя позволять унижать себя, бить, топтать. Женщины годами терпят скотское обращение от своих благоверных. Зачем? Да лучше до конца дней оставаться одной, чем добровольно превращаться в тряпку. Нельзя позволять вытирать о себя ноги, все равно ничем хорошим это не закончится. Еще никогда не заканчивалось. Я не феминистка, но в этом с ними солидарна. У нас всего одна жизнь. Драгоценная жизнь. Мы просто не имеем права растрачивать ее попусту. И неважно, кто ты — скромная домохозяйка или акула-куртизанка — мы все имеем право на счастье.

Потом мы почему-то плавно перешли к рассуждению о нелегкой участи жен алкоголиков.

— Вот им уже давно пора поставить памятник за благородство и терпение, — сказала Машка. — Этого никогда не сможет понять тот, кто через это не прошел. Только вот бесполезно все, никому такой героизм не нужен. Это — замкнутый круг. Алкоголик — больной человек, и излечиться он может только если САМ очень этого желает, и никак иначе. Конечно, жалко, но здесь приходится выбирать. Или твоя жизнь, или его.

Светало, а спать совсем не хотелось. Машка подошла к трюмо и стала внимательно разглядывать свое отражение. Совсем без косметики, с чуть по-детски припухлыми глазами и едва заметно вздернутым носиком, сейчас она была похожа на ребенка. Да, мужчинам было от чего терять голову.

Машка заплела волосы в косу и обернулась ко мне:

— Ты думаешь, я грешница? — спросила она вдруг. Мне не надо было искать ответ, я всегда его знала:

— Ты — просто хороший человек, Машка, — сказала я. — А для меня это главное, остальное меня не интересует.

Она довольно улыбнулась.

— А мне ведь почти 35, — снова сказала она невпопад.

Надо сказать, что я чуть ли не единственный человек, которому известен ее возраст. Подруга часами умасливает себя всевозможными кремами, сыворотками, желе. Выглядит она лет на 25–27, и под расстрелом никогда не проболтается о возрасте. «Легче спросить старика о том, когда он умрет, нежели женщину о том, когда она родилась», — верно подметил французский писатель Жан Лабрюйер.