Дмитрий Филиппов - На этом свете [сборник]

Подвох здесь тонкий. Не сразу можно разобрать. Ему не нужны мои деньги. Он не считает и никогда не считал меня своим братом. Он знает, что и я никогда не буду испытывать к нему братских чувств. Вся эта пафосная речь – дутый мыльный пузырь, скрывающий лишь одну цель: внушить мысль, что от тебя отстали, ты теперь для них свой и трогать тебя никто больше не собирается. Но на самом деле ему нужен мой отказ, моя ложь: извини, мол, я бы рад, но нет сейчас денег. Если я так отвечу, то моментально попаду на крючок. Ближайший выход к магазину довершит начатое: «Ты же говорил – нет денег! Ты мне соврал? Ты брату соврал? Да ты теперь по жизни мне должен!» По всем волчьим понятиям, которые заведены в армейском коллективе, он будет прав. И можно будет метелить меня толпой. И даже если я буду отбиваться, как черт, – никто не поможет. Никто не будет на моей стороне. Это заведомое поражение.

– Я не дам денег.

– Почему, да? Ты брату отказываешь?

– Ты мне не брат.

Встаю и ухожу. И только в спину летит:

– Молись, тварь!

Четыре человека из всей роты отказались подчиниться. В один из дней нас спровоцировали в курилке и начали избивать. Со стороны все честно: четыре на четыре. Но только каждый из них мог нас четверых уделать. Это беда русской нации. Мы вырождаемся физически и морально.

Когда попадают кулаком между глаз – голова звенит. Это действительно так, без красивых слов. Реальность размывается, становится блеклой и потусторонней. Ноги не держат. И очень хочется подогнуть колени и упасть.

Нас обступили плотным полукругом, прижали к стене и били руками, ногами, локтями. Один точный сильный удар – и ты уже теряешь ориентацию в пространстве, тебя швыряют из стороны в сторону, как безвольную куклу, пробивая вялые попытки закрыться, увернуться, отойти.

Много говорят и пишут о храбрости волков. Чушь полнейшая! Когда волк понимает, что обречен, в его глазах появляется страх, а из горла вместо грозного рыка вырывается собачий скулеж. Только кошки, загнанные в угол, дерутся яростно и изо всех сил и, даже умирая, готовы когтями расцарапать противнику глаза…

Мы дрались, как кошки. Падали, сплевывали на снег кровавую юшку и снова поднимались, бросаясь безрассудно, бездумно – лишь бы достать, разбить губу или глаз, а там снова упасть не жалко. «Даги» зверели, мы были обречены. Все должны были увидеть наши разбитые лица; увидеть и осознать степень воздаяния. Это такой закон: всегда страшнее видеть последствия драки, нежели драться самому.

Сержанты молча стояли в стороне.

– Салим, ну хватит уже… – это старший сержант Гатаулин подал голос.

– Заткнись! Я сам решу, когда хватит, да!

Они уже тяжело дышали. Уже удары были не такие мощные. Отходили в сторону, окровавленными руками вытирали пот со лба. Мы не должны были вставать. По всем законам мы обязаны были лежать без сил, захлебываясь в собственной крови. Но мы вставали. Медленно, с трудом, поддерживая друг друга – мы вставали, облокачивались спинами и снова и снова сжимали кулаки. Мы не бросались вперед – не было сил, а главное, не было понимания, зачем нужно бросаться вперед. Вообще никаких мыслей не было. Лица – не лица, а рваные кожаные мячи. Губы толщиной с палец. Заплывшие глаза. И только внутри существа что-то кричало во весь голос: вставай! Вставай! Пока есть силы – вставай!

Нас снова били, но уже без желания нанести травму, а чтобы просто повалить с ног.

– Лежать, суки! Лежать! Сосите снег!

Мы вставали.

– Я убью тебя! Сейчас убью! Ты понимаешь, тварь? Ты это понимаешь?

Мы снова вставали.

Мы не могли дать им отпор, физически не могли, но в этом движении вверх, в этом подъеме была наша свобода, которую никому не отнять. Если остаться лежать – они победят. И всегда уже будут побеждать. И мы будем бегать за сигаретами, стирать носки и чистить им обувь – всё будем делать. Поэтому надо встать через не могу, преодолев закон всемирного тяготения. Встать самому и помочь встать другу. И стоять, пока есть силы.

– Лежи, сука, ну пожалуйста, только лежи…

Мы ворочались в снегу, скользили коленями – и вставали!

– Трэш какой-то! Салим, я сейчас ротного позову, отвечаю! – Гатаулина всего трясло.

Мы стояли, шатаясь, поддерживая друг друга спинами, чтобы не упасть, готовые встретить удар и снова подниматься. «Даги» тяжело дышали. Рота, как всегда, молча стояла в стороне.

– Ну что? – прошепелявил Пашка Зотов разбитыми губами. – Всё? Меня баба моя на гражданке сильнее гладит.