Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

– Когда?! - вскричал лектор.

– В прошлом году, - смиренно отвечал я, - или в позапрошлом.

– Да вы просто находка! «В позапрошлом»! Сейчас, сейчас, я вас во второй список внесу! Как нам повезло! как повезло!

– Этот сад и появляется в виде привидения? - спросил я.

– Вы и видели привидение, - сказал Звягинцев. - Зимнего сада с начала века в Эрмитаже нет. Вы видели главный призрак города. Сколько лет я мечтаю его увидеть! Не везет. А вам повезло почему-то.

– Привидение? - спросил я недоверчиво. - Средь бела дня? Такое цветное и яркое?

– А какой, по-вашему, должен быть сад? Как переводная картинка плохого качества? Привидение вовсе не всегда фосфоресцирует потусторонней зеленцой и едва различимо; встречаются очень даже натюрель.

Фосфоресцирует? Зеленцой? Я вспомнил про «аквариум Веригина» в театре, мне поплохело.

– Что еще? - спросил, нахмурившись, Звягинцев.

– Я его и в фосфоресцирующем и еле различимом виде наблюдал, только тогда я был в нем, как в аквариуме, а не со стороны смотрел. Я его не узнал.

– Натуральный медиум, - сказал деловито Теодоровский, обращаясь к Звягинцеву . - Надо не выпускать его из поля зрения.

Я решил не сообщать Настасье, кто я, чтобы она не испугалась; да я и не верил словам Теодоровского.

Мы вышли вместе со Звягинцевым, Аполлинарий Прокофьевич задержался у администратора.

– Теодоровский еще про одно привидение говорил, Ледяной дом. Это какой Ледяной дом? - спросил я для поддержания разговора. - Лажечникова? Тот, давешний, со свадьбой лилипутов?

– Не лилипутов, а царских шута и шутихи. К вашему сведению, в зимние месяцы блокады Ленинграда Ледяной дом воцарился в городе тотально . Я бы не говорил о привидениях в столь легком тоне . Иногда они опасны.

– Не всегда, значит?

– Я сказал: иногда .

– И всегда своевольны, так? Кому хотят, тому и показываются? Или можно по желанию увидеть?

– Да какое желание. В нашей с вами сказке не герой ищет клад, а клад ищет героя.

– Событие в поисках действующего лица? Событие ищет того, кто будет в нем участвовать? Пьеса ищет актера?

– Вы, часом, не искусствовед? - спросил Звягинцев.

Не он ли, любитель призраков, мне напророчил?

– Нет, - сказал я, - пока нет. Ледяной дом и Зимний сад, - сказал я. - Противоположности полные. Как нас учили? Единство и борьба противоположностей? Может, они еще и воюют друг с другом?

Звягинцев посмотрел на меня с нескрываемым интересом.

– Не забудьте высказать это ваше предположение Теодоровскому.

Я и не помню теперь - забыл, не забыл? Забыл, должно быть.

– Товарищи! - сказал наш начальник, собрав нас на собрание в одной комнате (всего комнат было две, не считая его крошечного кабинета в торце длинной комнаты, уголка, который делил он с глухой пожилой сотрудницей, самой лучшей художницей мастерской Эвелиной Карловной. - Товарищи, чтой-то мы опять просрачиваем.

У него были два любимых глагола: «просрачивать» и «приурачивать».

– Но ведь в позапрошлом квартале, - выскочила маленькая чертежница Капа, - в позапрошлом квартале все сделали в срок!

Начальник задумался. Капа применила неотразимый прием, всем нам известный. Ежели начальник, пару раз в день обходивший каждый стол и внимательно следивший за качеством продукции, выходящей из его мастерской, останавливался возле тебя и произносил неодобрительно: «Чтой-то у тебя не тово. Буквы в наклон и с хвостами!- следовало незамедлительно произнести ключевые слова: «А на прошлой-то неделе в большой таблице буквы у меня были прямые и без хвостов!» Начальник погружался в обдумывание сего аргумента и факта и уходил . Иногда он даже возвращался ненадолго в свой кабинет, кормил там волнистого попугая Андрюшу, прервав обход и глубоко задумавшись . «Андрюша, Андрюша», - говорил попугай, кивая, кланяясь, глядя в зеркальце.

Мне очень нравился кабинет начальника, маленькая комнатушка угловая с двумя окнами на разных стенах.

Меня очаровывали работы Эвелины Карловны. Работала она с натуры, копировала гистологические срезы, глядя в микроскоп. Гистологические срезы, считавшиеся заказами повышенной сложности, рисовала и моя соседка, пожилая старая дева, но ее кружочки с пораженными клетками, бактериями и вибрионами наводили уныние тускло-лиловым и серым цветами, сухостью исполнения, напоминали о тускло-лиловых тошнотворных кишках с таблиц той же авторши, старательно и тщательно проработанных, невыносимо некрасивых. Легкие акварели Эвелины Карловны, нежные и изящные, вспоминал я позже, значительно позже, очутившись уже в ином возрасте, в иной жизни, уже в роли модного искусствоведа на выставке Кандинского. Многие знакомые мне искусствоведы, взращенные на реалистическом искусстве, так и не поняли и не приняли великого мастера, называя его - абстракционистом и авангардистом» (хотя, будучи людьми вполне приличными, статей типа «Сумбур вместо музыки» не писали; но им их, кстати, и не заказывали - по прогрессивности наступившей эпохи - власть предержащие), да и в расход послать им его не хотелось (хотя для того был он втройне недосягаем). Мне же после элегантно отрисованных Эвелиной Карловной вирусов, возбудителей, бацилл, плавающих как бы как попало в подкрашенной среде среза, - я прямо-таки любовался их хвостиками, усиками, балетными изгибами их маленьких телец, недоступных невооруженному человеческому оку! - в мир Кандинского дверь была открыта, я вошел легко, даже узнал на некоторых полотнах прославленного художника нескольких персонажей маленьких круглых акварелей моей бывшей безвестной сотрудницы.