Дидье Ковелер - Воспитание феи

— Вы слушаете то, что собираетесь сказать?

Эта формулировка — столь трогательная и правдивая, что я соглашаюсь, молча кивая в ответ. Что ей рассказать? Только о том маленьком мальчике, каким я был? Каким становлюсь всякий раз, когда что-то творится со временем? Я направляюсь в сосновую рощу сквозь заросли бука, ноги вязнут в песке. С веток стекает вода, дует легкий теплый ветерок, влажный мох перебивает запах резины. Краем глаза я замечаю, что мы прошли мимо одной из сломанных березок, которую я подвязывал. Она идет, глядя то в небо, то в землю; деревья ей ничего не говорят.

Небольшая соломенная крыша парит на солнце.

Именно туда, в это заброшенное пристанище, где жили до войны дровосеки. В те времена, когда Национальное управление лесов еще не составляло планы по использованию природных ресурсов, сюда приходили спать рабочие в самый горячий сезон лесозаготовок. С тех пор на двери хижины висит ржавый замок; чтобы зайти туда, достаточно выдернуть гвоздь из скобы, и сдвинуть цепь так, чтобы гвоздь встал на место, когда закроешь дверь изнутри. Нас было пять соседских мальчиков, мы приходили сюда тайком. Дежурства по очереди, списки, правила общего владения: не было даже вопроса, можно ли привести туда друга или подружку; убежище предназначалось для приема Захватчиков, инопланетян, которых мы видели по телевизору и которых можно было узнать по двум специфическим особенностям: у них на теле рос маленький палец, и они испарялись, когда их утягивали вверх. Союзники в душе, мы решили подружиться с ними, освободиться от взрослых. Мы с гордостью трясли мизинцами, чтобы они опознали нас, и я залезал на соломенную крышу, приветствуя летающие тарелки плакатом: «Добро пожаловать на Землю».

Именно там я укрылся, когда мать продала ферму, чтобы оплатить бабушке с дедушкой проживание в хорошем доме для престарелых, а мне — в престижном пансионе. Я не хотел оставлять свой лес, не хотел ехать в парижскую школу с общими спальнями; я набрал на месяц еды — тридцать коробок «Веселой буренки» и двадцать пакетов «Чоко БН», купленных в течение нескольких дней в разных местах, чтобы не вызывать подозрений. Поиски пропавших всегда заканчивались на телевидении по истечении месяца: меня бы сочли мертвым и оставили с миром.

Грибники нашли меня на второй день, замерзшего, полузадохшегося от дыма костра, который я пытался разжечь.

Потом я шел по пустыне — десять лет в безумно дорогом пансионе, позволившие моей матери без угрызений совести забыть обо мне под калифорнийским солнцем; каждый месяц она присылала мне чек и три раза в год навещала в сопровождении мужа, пластического хирурга. Эти десять лет, проведенных в заключении «ради моего же блага», стали для меня самыми ужасными и навсегда привили мне иммунитет против упорядоченной глупости, коллективной жизни и несправедливости. А дальше меня ждал головокружительный успех в том, что взрослые называют «ребячеством»; внезапный поворот судьбы позволил мне вернуть ферму, отремонтировать ее и двенадцать лет спустя поселиться там с женой и сыном.

Сезар слушает меня, сидя в хижине на изъеденной червями скамейке. Когда-то здесь был стол, а напротив двери лежали три матраса, набитые конским волосом. Никто не приходит сюда больше, никто не дежурит, чтобы встретить инопланетян; никто не знает, как открывается дверь, всем наплевать. Мои братья по оружию унесли свою тайну в могилу, а может, просто за всякими взрослыми заботами забыли ее. Они все разъехались, я ничего о них не знаю. В тот день, когда я надумал показать это убежище для марсиан, затерявшееся в глубине сосновой рощи, Раулю, он вывихнул ногу, его укусил паук, ему нужно было доделать домашнее задание, и мне так ничего и не удалось. У каждого свое детство; тайники Рауля — совсем другие.

— В Багдаде, — шепчет Сезар, поглаживая сухие каменные стены, — есть легенда, которая говорит, что место, где ты спишь, — ключ иного мира. На каждом камне надо высечь имя умершего, которого ты любил, твои сны вызовут его к жизни, и он станет являться тебе каждый раз, когда захочет.

Я сажусь возле нее, под низко нависающей балкой, касающейся моих волос. Кажется, хижина еще глубже ушла под землю с тех пор, как я был здесь в последний раз — года два-три назад. От почвы поднимается запах хвои и заброшенного погреба. Я спрашиваю:

— И как? Получается?

— Да. Однажды утром, во время войны с Ираном, проснувшись, я увидела рядом со своей кроватью отца. Его имя я написала на всех камнях, повсюду в моей комнате. Потом я узнала, что на самом деле он не умер, просто у него была увольнительная, но я все равно была рада.