Виктор Ерофеев: Хороший Сталин

В трубке возникло холодное продолжительное молчание. «Леонидом Брежневым» именовали его в новостях иностранных радиостанций. У меня не было никакого шанса. Но, отмолчавшись, референт сказал:

— Отнесите письмо в экспедицию на Старую площадь.

Он объяснил, куда и как.

— Спасибо.

Ответа от властей не было. Шло время. Я чувствовал себя, признаться, не слишком комфортно. У меня начались приступы странной рассеянности, я не мог сесть за руль — головокружения достали меня. Я уже действительно не знал, что делать с угрозой, со своим персональным шантажом: когда мне вешаться: через неделю? через месяц? Время от времени, глядя по утрам в зеркало, я трогал свою суицидную шею. Пора?

Власти, в конце концов, освободили меня от сомнений. Громыко, по воле Брежнева, распорядился принять отца в центральный аппарат МИДа на Смоленской площади. Отец был вынужден дать подписку, что он (дипломат!) не будет встречаться с иностранцами. Он получил уникальную, по кафкианским понятиям, каторжную работу. Он приходил в свой кабинет каждый день к девяти часам, чтобы найти на рабочем столе всего лишь свежий номер газеты «Правда». Его совпадение с траекторией Молотова было странной гримасой судьбы. Ср. выше: «Он сидел за опустевшим рабочим столом, просматривая лишь советские газеты и вестники ТАСС. Другие материалы не поступали». Кстати, Молотов перед выводом на пенсию занимал тот же пост, что и мой отец в Вене. Когда в последний раз он в Жуковке встретился с Молотовым, тот спросил:

— Ну как, Ерофеич, дела?

— Занимаю ваш пост.

— Как так?

А вот так. Отец не спеша жевал на зеленом сукне дубового стола геморроидальные гроздья партийных новостей. Он получал приличную зарплату.

— Владимир Иванович, чайку не хотите?

У него была своя личная секретарша.

— Спасибо, Ася.

И больше ничего. И так несколько лет подряд.

Правда, по выходным мы с ним резались в теннис. Турнир затянулся — мы ведь жили теперь в одной стране. Я уже не боялся его обыгрывать, и звон мячей, отдававшийся эхом в дачном лесу, внушал почему-то неясную надежду на перемены. Я верил в них, несмотря на весь мрак вокруг. Я ощущал подспудные толчки будущего, как будто я был им беременный. Жизнь только начиналась — и так хотелось жить.

Из «сына власти» я превратился в свободного писателя — то есть, в сущности, стал «никем», как я и обещал Пикассо, и летними ночами писал свой первый роман — «Русская красавица». Игра судьбы в прятки закончилась демонстрацией ее совершенно новых возможностей. Написав роман, я проснулся другим человеком. Я понял, что это — есть.

СОВЕТСКИЕ ПИСАТЕЛИ, НЕ БУДУЧИ ДИССИДЕНТАМИ, ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ЦЕНЗУРЫ И ИЗДАЮТ РУКОПИСНЫЙ ЖУРНАЛ.

Москва. Кафе в московском переулке. Во вторник, 23 января, группа писателей сняла зал, чтобы представить нескольким советским друзьям, писателям и художникам новое издание. Однако в назначенный день кафе было закрыто. Накануне врачи решили, что завтра будет «санитарный день» и что кафе срочно нуждается в дезинфекции.

Пять писателей: Василий Аксенов (чьи произведения, такие как, «Звездный билет» и «Золотая наша железка» известны во Франции); Андрей Битов, Виктор Ерофеев (критик и однофамилец автора «Москва-Петушки» ); Фазиль Искандер (писатель из Абхазии) и Евгений Попов (молодой сибирский поэт) издали журнал без официального разрешения, отказавшись подвергнуться какой-либо цензуре.

Этот сборник, охарактеризованный самими авторами, согласно традиции XIX века, как альманах, представляет собой большую папку форматом четыре раза А4. В ней более 120 страниц, что соответствует книге в 700 страниц. В нем участвовали 23 советских автора <���…>.

Альманах назван «Метрополем», в трех значениях этого слова: метрополь как столица, как метрополитен (андерграунд) и как знаменитая гостиница «Москва», т. к. авторы «ищут крышу» <���….>.

Она по-настоящему ненавидела американцев ( англ. ).

Из статьи Кевина Клоуза: СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРЕСЛЕДУЕТ СОЗДАТЕЛЕЙ НОВОГО ЖУРНАЛА. International Herald Tribune («ВП»).

Советские власти начали кампанию преследований и угроз, чтобы запугать создателей нового неофициального литературного журнала, который бросает вызов государственному контролю над искусством.

Пять издателей «Метрополя» были подвергнуты проработке со стороны Московского отделения Союза писателей и нескольким угрожают исключением из Союза.