Евгений Богданов - Случайный вальс - Рассказы. Зарисовки

Теперь мельницы возле рощи нет, однажды её снесло ледоходом, а восстанавливать её, видимо, уже не было надобности. Сохранились только каменные гряды в месте запруды, а роща заросла кустами ольшаника, ивняка. Возможно, когда-нибудь рабочие совхоза расчистят и рощу, и эти берега. Тут очень хорошее место для отдыха.

В дедовском двухэтажном доме жили только внизу, а верх пустовал. Семья Поповых была немалая: бабушка Мария Константиновна, её сын Леонид с женой Татьяной и пятерыми детьми, дед Алексей Яковлевич, тётя Варя, сестра моей матери. Дед очень хворал и вскоре умер, а Варя потом вышла замуж. Прокормить такую семью было нелегко, но, несмотря на это, меня здесь принимали по-родственному.

На первом этаже одна комната пустовала, в ней хранился разный домашний скарб. Жилыми были только кухня и горница. На кухне стояла большая русская печь. В холодную погоду дети забирались на неё погреться на горячих кирпичах, прикрытых старой одёжкой. Зимой на печке сушили валенки, одежду. Печь обогревала и кормила всю семью. В ней бабушка варила обеды, пекла по утрам овсяные блины, из печи выгребала и «тушила» в корчаге — большом глиняном горшке с крышкой — уголья для самовара. В печи сушили на зиму грибы, ячменное зерно на крупу, готовили солод для домоварного пива к праздникам.

Сбоку печи стояла трехногая деревянная лохань с подвешенным над нею на цепочке медным рукомойником. Когда из него умывались, он крутился во все стороны и приходилось ловить в ладони открытый, как у братины, рожок.

Вдоль передней стены на кухне тянулась широкая лавка. Между нею и печью стоял стол, на котором бабушка занималась стряпнёй. Круто замесив в квашне ржаное тесто, она делала из него большие караваи. Ячменные хлебы — житники она формовала в деревянной овальной плошке. Хлебы сажала в печь на горячий под широкой деревянной лопаткой.

Слева от кухни была горенка с деревянной кроватью, жестким узеньким диваном и маленьким столом перед стенным зеркалом. На кровати спала бабушка, а дети — на полу на соломенном матраце, все под одним одеялом. Мне как гостю стелили на диване.

В раннем детстве я боялся грозы и ночами всегда просыпался в ненастье от раскатов грома. Вспыхивали молнии, за окном шумел, плескался дождик. Однажды в такую ночь я заревел с перепугу. Бабушка, сойдя с кровати, стала меня успокаивать:

— Спи, не бойся. Гроза тебя не тронет.

Я услышал, что на улице по дороге кто-то едет на телеге и играет на гармонике. От этой музыки я окончательно успокоился: «Раз люди едут и на гармошке играют, значит, и мне нечего бояться».

Потом я узнал, что ехали ночью со свадьбы подвыпившие соседи.

Дверь из кухни вела в тёмные сени, где была еще одна узкая дверь в чулан со съестными припасами. Из этих же сеней деревянная лестница вела на второй этаж. Там было четыре комнаты, и все они пустовали. Я часто поднимался туда и смотрел в окна на реку, на мост и на монастырь, который находился на том берегу напротив нашего дома. Белокаменные стены и башенки монастыря отражались в спокойной воде Чурьеги.

Когда я стал постарше — лет четырнадцати-пятнадцати, то спал на втором этаже в чистой «белой» горнице на полу, на соломенном матраце и уже ничего не боялся. Горница была уютная, весёлая, светлая, и вид из неё на реку и на монастырь очень привлекал.

Вечерами парни и девушки гуляли в нашем конце Погоста с гармоникой и частенько танцевали кадриль на мосту. Я в это время обычно сидел у открытого окна и всё видел сверху.

Разнаряженные девушки, как и в Каргополе, ходили по улице дружным рядком, взявшись под руки, и пели:

Это — по поводу прошедшего призыва в армию. «Шантрапой» пренебрежительно называли парней, почему-либо оказавшихся непригодными к военной службе.

Обычно запевала сначала одна, особенно голосистая девушка:

«Залёткой» называли приезжего парня, который понравился кому-либо из девчат. Приехал, «залетел», недолго побыл, растревожил девичье сердечко и уехал — «улетел».

Солнце скрылось за избами, чистое небо на закате стало золотистым. Начинались сумерки. Ветер, утихая, лениво шевелил ветки берёз. На перекате шумела речка. Снова внизу, под окном, чинно проходили девчата, за ними — тоже рядком — парни с гармоникой. Гармонист сыпал переборами. Девушки пели: