Евгений Богданов - Случайный вальс - Рассказы. Зарисовки

Всех слов этой песенки я сейчас не помню. За окнами посвистывала вьюга, кидалась снегом в стёкла, мать смётывала иглой куски ткани и продолжала напевать. Иногда она просила:

— Хватит на печке сидеть. Согрей-ко самовар.

В день получения небольшой пенсии за отца у нас бывал праздник. Получив деньги, мать сразу бежала — тихо ходить она не умела, бегала быстро — в магазин и возвращалась с буханкой мягкого и теплого ситного, с сахаром и чаем, и начинался семейный пир.

Заказчиками у матери были скромные, небогатые люди — соседи, знакомые, а чаще всего крестьяне подгородных деревень. Она занималась перешивкой, перелицовкой старых вещей — пальто, жакетов, саков, кофт и сарафанов для крестьян Гужова, Залесья, Павловщины, Полуборья. В этих деревнях у нее были обширные знакомства. К нам часто приезжали или приходили пешком гости и, зная нашу нуждишку, обычно приносили хлеб — житники, шанежки, наливки, калитки с ячневой или пшенной крупой, иногда молоко, домашнее сливочное масло. Они рассчитывались с матерью продуктами лишних денег у них тоже не водилось. Иногда они приглашали нас к себе в деревню, и мы шли пешком в Гужово или Залесье. Там нас поили чаем с молоком и со стряпней, кормили обедом.

К труду матери крестьянки относились уважительно. У меня до сих пор о них остались самые тёплые воспоминания. Думается, что иногда заказы на перелицовку старой одежды они давали матери не столько из своей надобности, а для того, чтобы дать ей возможность заработать и «поставить на ноги» детей.

Да будет благословенна и вечна простая человеческая доброта, облегчающая жизнь ближнему! Многих из тех, кто помогал нам, уже нет в живых, но они все как бы проходят передо мной — обыкновенные русские женщины в ситцевых кофтах и платочках с добрыми глазами и ясными лицами.

Мать учила нас ценить хлеб. Если от обеда оставался небольшой кусочек, она говорила:

— Доешь, не оставляй. Под кожей найдется. Чёрный хлебушек — он такой: чем больше его жуешь во рту, тем он вкуснее.

Это правда.

До сих пор помнится вкус деревенского ржаного каравая, испечённого в русской печи на поду, затем, когда уже после десятилетки я поехал учиться в Ленинград, — аромат первосортного ленинградского батона, потом — солдатской пайки и ржаного фронтового сухаря… Будучи там, в землянках и окопах, я ни разу не видел, чтобы солдаты оставляли или выбрасывали остатки хлеба. Вся пайка шла в дело.

В пору нашего детства доставался хлеб нелегко. В стране не всегда его хватало — бывали неурожаи в Поволжье, в южных районах. Хлеб выдавали по карточкам, и, чтобы получить его, приходилось выстаивать длинную очередь, занимая её ещё с вечера. Полки продовольственных магазинов были пусты. Лишь позднее положение улучшилось, и в магазинах появилось всё необходимое, а карточки отменили.

Случалось так, что у нас не оказывалось ни хлеба, ни денег. Мать тогда наскоро заканчивала работу и, не дождавшись заказчика, сама уходила в деревню. Являлась она уже вечером, усталая, но с хлебом и бутылками молока.

Летом, когда в лесу поспевали грибы и ягоды, мать часто оставляла работу, брала корзинку, клала в нее кусок хлеба и бутылку воды:

— Сбегаю в лес, наберу землянки. [11] Землянка — земляника (места.). Говорят — поспела.

Она наказывала нам не баловаться, не играть со спичками и не бегать далеко от дома. Иногда она возвращалась засветло, а иногда поздно вечером. Мы беспокоились за мать — как бы не заблудилась в лесу, по очереди бегали на улицу встречать её. Уже в сумерках, заметив издали маленькую знакомую фигурку, со всех ног кидались ей навстречу.

Но пока мать ходила в лес — работа у нее лежала на столе. Она шила тогда ночами, чтобы поскорее выполнить заказ.

Худенькая, чуть сутулая от вечного сидения за шитьём, в простенькой ситцевой кофточке, в собственноручно сшитой юбке, легкая и шустрая на ногу, вечная хлопотунья, заботливая хозяйка — такой осталась мать в моей памяти на всю жизнь.

Старинный Ошевенский тракт начинался сразу за городом. В конце Театральной улицы надо было взять чуть вправо. Налево оставалось городское кладбище с, густым ельником и спрятанной в нём старой церквушкой.

Дорога пролегала среди полей и небольших деревенек. Более населенными были Поздышево и Река. Почти до самой Реки — села, расположенного километрах в тридцати от Каргополя, — летом тракт был сухим и пыльным. По нему машины тогда почти не ходили — их было еще очень мало, да и от Реки до Ошевенского Погоста большак для них был почти непроезжим: низкие, болотистые места, старые полусгнившие гати. Только в очень сухое время изредка здесь проезжали грузовики полуторатонки.