Алексей Рыбин - Фирма

– Сережа, кончай, – досадливо поморщился Рябой. – Кончай. Дело серьезное. Что слышно?

– Да, собственно говоря, ничего особенного…

– Тело где? Что значит – "ничего особенного"? Тело нашли?!

– Да. Вон стоит "скорая". И труповозка. Все тут.

Шурик покрутил головой и действительно увидел, что из-за красной туши пожарной машины выглядывает бампер скоропомощного "уазика". Там же, очевидно, стояла и труповозка.

– Версии какие-нибудь есть?

– Это к следователю.

– Где он?

Шурик говорил быстро и при этом оглядывался по сторонам, словно стараясь не опоздать.

Сержант даже удивился такому нервному поведению Рябого. Сейчас-то, кажется, торопиться было уже некуда.

– Вон там, у "Волги".

– Ага… Ясно. Слушай, Сережа. Значит, так. У меня к тебе просьба.

– Какого плана?

Шурик снова поморщился. Что за понты выдает этот сержант в самый ответственный момент? Показывает, кто здесь хозяин? Ну да, сейчас, положим, он главный. Хозяин положения. Царь и бог. Так ведь пройдет этот момент, наступит завтра, и снова этот Сережа Дронов превратится из громовержца-вседержителя в рядового мента с мизерной зарплатой. И снова ему понадобится свой в доску Александр Михайлович Рябой. Что за мальчишеская недальновидность, ей-богу?!

– Сережа, – примирительно сказал Шурик, взяв сержанта под локоток. – Сережа. Ты знаешь, за мной не заржавеет. Сделай для меня одну вещь.

– Ну… Слушаю вас, – смирился Дронов.

– Сейчас могут нагрянуть журналисты. И всякие деятели… Ну, по нашему ведомству. Ты меня понимаешь?

– Допустим.

– Так ты организуй ребят – посылайте всех подальше. Чтобы никакой информации… Ну, совсем никакой, конечно, не получится. Что-то просочится, но – по минимуму. Всех просто посылай. Не давай ничего снимать. Никаких вопросов. Никаких интервью. Будут орать про свободу прессы – игнорируй. Будут жаловаться – вопрос решим. Я поговорю наверху, вас прикроют. Да и сам знаешь – это же все несерьезно, вопли всякие, хлопанье крыльев, пустой звук…

– Это точно, – Дронов хмыкнул. – Пусть себе жалуются. Козлы…

– Ладно, Сережа, я пошел туда.

Шурик повернулся и направился к пожарищу, вокруг которого стояла небольшая кучка зевак – местных жителей.

– Доигрался, музыкант, – сказала тетка в платке, когда Александр Михайлович проходил мимо группы любопытных жителей Пантыкино. – Доигрался, сердешный.

– Хорошо, все село не спалил. Понаедут с города, с Москвы, только хулиганить мастера. А работать не хотят, – качал головой мужчина в спортивном костюме. – Тунеядцы чертовы! В другое время таких… Ох! – Мужчина махнул рукой и сплюнул.

– Да что говорить! Всю страну сожгут, не то что дом. Полный бардак!

– Это не Ромка, – вмешалась в разговор бабка в ватнике, который, несмотря на теплый день, был застегнут на все пуговицы. – Ромка еще вчерась в Москву уехал. На машине своей. Вишь, машины-то нет. Это он и уехал. Я видала, что этот, с Ленинграду, он один остался тут. А Ромка – уехал, точно говорю. Оставил этого, который с Ленинграду, его одного оставил. Вот так. Он и сгорел, этот, с Ленинграду. А Ромка вернется – тут ему и новость. Будет думать потом, кого в дом пускать.

Сгоревший дом действительно принадлежал хозяину одного из московских клубов Роману Кудрявцеву. Леков знал его давно, еще со времен своей начальной, подпольной артистической карьеры, когда он приезжал в Москву нищий, голодный, без гитары и не только без вещей – даже без зубной щетки и "двушки", чтобы позвонить из автомата. Леков всегда прямиком шел к Роману на Садово-Кудринскую. Если друга не было дома, он сидел в подъезде, дожидаясь, когда светский, насколько это можно было при советской власти, Роман вернется после очередных ночных похождений.

Кудрявцев был первым, кто понял, что Леков – по-настоящему талантливый музыкант. Обладая достаточным количеством знакомств в самых разных кругах, а также определенной смелостью, хитростью и быстрым умом, Роман стал "продвигать" молодого ленинградского рокера, устраивать ему выступления, платить деньги и пытаться как-то вывести из подполья на большую сцену.

По сути, Роман был открывателем лековского таланта, "крестным отцом" артиста Василька, тем, что позже стало называться "продюсер".

Однако в далекие семидесятые годы Кудрявцев не стремился как-то называть свою работу, да и работой ее не считал. Ему нравился Васька Леков, Роману было весело с этим совершенно безумным парнем, и богатый московский друг не стремился превратить Лекова в источник дохода.