Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Я слышала весь разговор, стоя за дверью, и была на грани нервного срыва. Воцарилась гробовая тишина. Я робко постучалась, но мне никто не ответил. Повернула ручку – дверь оказалась открытой, я осторожно вошла. Кинтин и Мануэль стояли по обе стороны стола, друг напротив друга. В какой-то момент я подумала, что они помирились и сейчас обнимутся, но тут же поняла, что оба собираются с силами, чтобы продолжить борьбу. Это длилось несколько секунд. Прежде чем я успела что-либо сделать, Кинтин оттолкнул Мануэля.

– Немедленно убирайся из этого дома, если не хочешь, чтобы я тебя убил! – закричал он на сына. – Неблагодарный щенок!

Мануэль вышел из кабинета, заперся у себя в комнате, собрал вещи и ушел из дома. Гнев Кинтина был ничто по сравнению с тем, что чувствовал Мануэль, – в доме повсюду ощущался горький привкус беды.

Я пыталась любыми средствами, имеющимися в моем распоряжении, вернуть Кинтину доброе расположение духа.

– Ты – тиран и троглодит, – сказала я ему, когда вечером мы раздевались перед сном. – Ты думаешь, Мануэль как ты – на все готов ради «Импортных деликатесов». Но для него деньги не имеют такого значения, как для тебя. К тому же у него есть гордость. Дочь Эсмеральды – образованная и красивая девушка. Ты должен попросить прощения у Мануэля и разрешить ему жениться на Кораль.

Но Кинтин меня и слушать не хотел.

– Буэнавентура и Ребека никогда меня не простят, – бормотал он сквозь зубы. – Прежде чем у меня будет внук мулат и я породнюсь с Эсмеральдой Маркес, они меня убьют.

– А Вилли? – гневно спросила я. – Его ты куда денешь? Получается, ты из тех, кто, бросив камень, прячет руки за спину.

У стен дома на берегу лагуны всегда были уши, так что вечером все уже знали, что Кинтин и Мануэль едва не подрались. Эулодия сказала мне, что Петра сильно встревожена и что вчера она целый вечер молилась Элеггуа у себя в комнате. В тот же вечер она послала Викторию сказать, что хочет меня видеть. Петре было девяносто три года, и она почти не бывала на верхних этажах дома. Артрит ее совсем скрутил, и подниматься по лестнице ей было трудно. И когда она вошла ко мне в комнату, то тяжело дышала.

– Прежде чем уйти, Мануэль приходил ко мне, – сказала Петра. – Он сказал, что отец выгнал его из дома и что идти ему некуда. Денег у него не было, так что я сказала, чтобы он ехал к Альвильде в Лас-Минас. У нее свой дом, она каждый месяц получает от федерального правительства пенсию по инвалидности. Я ему посоветовала не держать зла на Кинтина и как ни в чем не бывало прийти завтра с утра на работу. «У него к утру вся злоба пройдет, – сказала я, чтобы его успокоить. – Твоему отцу не понравилось, что ты хочешь жениться, потому что он все еще считает тебя ребенком. Но человек он хороший». Мануэль пообещал, что не наделает глупостей.

На следующий день я поехала в Старый Сан-Хуан поговорить с Эсмеральдой обо всем, что произошло. Она уже была в курсе всех подробностей. Мануэль все рассказал Кораль, а Кораль передала все матери. Альвильда ушла жить в другое место, а дом оставила Мануэлю. Но Эсмеральда была в тревоге, потому что Кораль тоже переехала в Лас-Минас.

– Даже не спросила у нас разрешения, – сказала Эсмеральда. – Просто собрала вещи и поставила нас в известность, что будет жить вместе с Мануэлем. Мы обрадовались: Мануэль – замечательный юноша, и мы надеемся, они скоро поженятся. Но мы беспокоимся, не случилось бы чего с Кораль в этом пригороде.

Я объяснила Эсмеральде, что половина жителей Лас-Минаса – родственники Петры, так что и Кораль, и Мануэль там в полной безопасности.

– Петра в Лас-Минасе – что-то вроде представителя власти, – сказала я. – Стоит только всем узнать, что они под ее защитой, – каждый сделает все возможное, чтобы им помочь.

Я попыталась связаться с Мануэлем, но это было не так-то просто. К дому Альвильды можно было подъехать только на лодке, а я не решалась пересекать лагуну Приливов одна. В магазин я звонить не хотела, потому что Кинтин предупредил меня, чтобы я не пыталась уладить дело на свой страх и риск. Это Мануэль должен просить у нас прощения, а не мы у него.

В последующие недели я много раз просила Кинтина сделать первый шаг к примирению с Мануэлем, но все было напрасно. Было видно, как он страдает. Он как-то весь отяжелел. Не то чтобы потолстел, но выглядел так, будто у него мясо приросло к костям. По вечерам, когда ложился в постель, он казался мне похожим на средневекового рыцаря, облаченного в доспехи, который лежит на собственной могиле. Встречаясь с Мануэлем в магазине, он не говорил сыну ни единого слова. Он оформил ему медицинскую страховку и платил три доллара в час – минимальную зарплату, – несмотря на то что Мануэль работал с шести утра до шести вечера. Но Мануэль не жаловался. Он был очень исполнительным и не пропустил ни одного дня.