Юрий Рытхеу - Любовь Ивановна

Зима медленно, но всё же отступала. В конце апреля на южной стороне крыши нашего интерната появились первые сосульки. Малыши стайкой стояли на солнышке, стараясь на язык поймать прохладные капли.

Вести с фронта тоже радовали, и поэтому предмайское настроение у всех было по-настоящему праздничное, светлое и радостное.

Любовь Ивановна организовала хор, в который записался и Кавав. Он стоял важный и, возвышаясь над малышами, старался петь громче всех. Любовь Ивановна смеялась и махала на него рукою:

— Потише, Кавав, не заглушай других!

Кавав агитировал и нас вступить в хор, а когда мы отказались, сказал:

— Чудаки! Музыка облагораживает душу человека, внушает ему возвышенные мысли.

— Ну какие же мысли она тебе внушила? — допытывался Игорь.

— Тебе не понять, — ответил Кавав. — Подрасти ещё надо.

Первомайский праздник прошёл весело. Сначала была демонстрация. Директор сказал речь, стоя на школьном крыльце, украшенном красными флагами. Моторист с полярной станции не жалел гармошки и во весь разворот, от плеча и до плеча, растягивал мехи. Праздник для ребят закончился школьным концертом. Наступила пора веселиться взрослым.

Перед тем как уйти на вечер, Любовь Ивановна зашла к нам.

Белая шёлковая кофточка, чёрная юбка, на ногах туфельки. Вот и весь её праздничный наряд. Она была почти такая же, как всегда. Но что-то непонятное для нас светилось сейчас в её глазах, улыбке… Мы не могли отвести от неё взгляда.

— Любовь Ивановна! — воскликнул Кавав. — Какая вы красивая!

Девушка вспыхнула, на секунду опустила ресницы, но тут же подняла их и спокойным голосом сказала:

— Ребята, я ухожу надолго. Из взрослых в интернате останется только тётя Паша. Очень прошу вас, соблюдайте порядок.

— Хорошо, Любовь Ивановна, — с готовностью отозвался Игорь.

Любовь Ивановна повернулась к Кававу, который не сводил с неё восторженных глаз, и сказала:

— Кавав, я тебя очень прошу. Ты ведь старший.

— Не беспокойтесь, Любовь Ивановна, — глухо ответил он.

Хлопнула входная дверь, и Кавав тяжко вздохнул. Он посмотрел на нас строгим взглядом и погрозил пальцем.

Было светло. В мае на Чукотке уже длинные дни. Ярко алели праздничные флаги. От сугробов на подтаявшем снегу лежали синие тени. Собаки лениво бродили между ярангами и лизали упавшие сосульки.

Мы пошли к морю и взобрались на высокий торос.

— Скоро весна, полетят утки, — сказал Игорь.

— Уже весна, — ответил Кавав и прыгнул с тороса на снег.

Здесь, у моря, особенно отчётливо слышались праздничные звуки. Со стороны полярной станции доносились вздохи гармошки. Из яранг вырывались пение и удары бубнов.

Мы вернулись в интернат, проследили, чтобы ужин прошёл тихо, помогли тёте Паше накормить и уложить малышей и вышли на улицу.

Праздничные звуки замирали. Солнце закатывалось за обледенелый синий торос. Подул ветерок и расправил поникшие флаги.

Не доходя до школы, мы свернули на лагуну, чтобы не встретиться с возвращающимися с праздничного ужина учителями.

— Вот и кончился Первомай, — сказал я, обметая снег с валенок.

— В Москве, наверное, салют будет… — вздохнул Игорь.

— А как ты думаешь? Вчера вон какая сводка была! Сколько городов взяли! — Кавав пристально посмотрел на Игоря и добавил: — Понимать надо — праздник трудящихся всего мира. Сейчас у нас одиннадцатый час, а в Москве ещё второй…

Вдруг чёрные глаза Кавава настороженно прищурились. Подвижное смуглое лицо замерло. Он поднял руку, прислушиваясь.

Не успели мы сообразить, в чём, собственно, дело, как Кавав, оттолкнув меня с дороги, бросился в интернат. Мы кинулись за ним.

Дверь в комнату Любови Ивановны была открыта, и мы сразу увидели, как Кавав тащит через порог вяло сопротивляющегося человека, в котором мы с удивлением узнали нашего физрука. Распахнув ногою дверь на улицу, Кавав поднял на своих сильных руках щуплое тело физрука и с размаху сунул его головой в рыхлый, оттаявший за день снежный сугроб. Физрук беспомощно сучил ногами, тщетно пытаясь выбраться.

— Хватит, — сказал Игорь.

— Я тоже думаю, что довольно, — согласился Кавав и поставил физрука на ноги.

— Я т-тебе покажу! — попытался крикнуть физрук, взмахнул рукой и, не удержавшись на ногах, повалился в снег.

Кавав помог ему подняться, повернул его лицом к учительскому домику и легонько толкнул в спину.

Из комнаты вышла Любовь Ивановна с покрасневшими от слёз глазами. В руках она держала скомканный мокрый платок.