Дмитрий Савочкин - Марк Шейдер

В городах, особенно в больших, таких как Днепропетровск, или Запорожье, или Киев, бывают общественные туалеты где-нибудь прямо в городе, скажем, в парке. Они выглядят немного по-другому. Это что-то похожее на землянку – жилье для гномов или для хоббитов, хотя не знаю, согласился бы хоть один хоббит жить в украинском общественном туалете.

В эту землянку ведут ступеньки, что-то вроде лестницы в подвал, и внизу ты видишь небольшой холл, с окошками на уровне земли. С одной стороны этого холла – кабинки с отвалившимися дверцами, с другой – ложбинка с уклоном вдоль всей стены, что-то вроде писсуара на двадцать человек. По крайней мере в мужском туалете; в женском, наверное, такой нет. Хотя я ни разу не был в женском туалете, так что не знаю наверняка. В любом случае прямо посреди туалета – сток, куда стекает все, что не попало по назначению. И запах – такой же точно, как и в любой общественной уборной, – аммиак, буквально выжигающий глаза. Если ты зашел в такой туалет помочиться или даже облегчиться, тебе приходится делать это, прикрыв глаза и задержав дыхание.

Хотя ничто не сравнится с сельским колхозным туалетом.

Есть много баек о том, как кто-то проваливался в такие туалеты. Ну, вы же знаете, внизу просто яма, и, если ты оступился или доски в полу оказались непрочными – ты проваливаешься в дерьмо. Там обычно неглубоко, так что шансы утонуть у тебя мизерные. Зато хорошие шансы задохнуться, ведь вентиляцию в таких местах никто не продумывал. Никому не приходило в голову, что там будут находиться люди.

Подобные байки обычно заканчиваются тем, что очередного зашедшего в туалет хватают за задницу.

Не знаю, насколько им можно верить.

В шахте все гораздо проще. Ты просто отходишь за угол – и делаешь то, что хотел. Забой пестрит всевозможными техническими выработками, гезенками, квершлагами и заброшенными бремсбергами. В любой из них ты можешь отлить. Или – если не терпится – даже облегчиться, хотя все предпочитают делать это на поверхности. Неудобно, да и негигиенично как-то.

Есть старая, еще советская, байка о молодом грозе, который вышел на первую в своей жизни смену. И у него как назло заболел живот. Он не знал, что делать, и спросил у старого мастера, есть ли на лаве туалет. Тот сделал большие глаза и сказал: «Какой туалет! Тут же вентиляции никакой! Ты в одном конце забоя посрешь, а в другом твой товарищ задохнется!» В итоге парню посоветовали облегчиться в пакет – у него от завтрака остался – и вынести дерьмо с собой на поверхность, чтоб выбросить в унитаз. А сами позвонили наверх, в особый отдел шахты – так, мол, и так, один из шахтеров решил пронести с собой на поверхность взрывчатые вещества. Не знаем уж зачем, должно быть, в каких-то террористических целях. Естественно, всю шахту поставили на уши, и парня по выходе из забоя задержали.

Заканчивалась эта байка тем, что в районном органе КГБ его при понятых заставили развернуть пакет.

Кролик не был молодым пацаном.

Он просто отошел за угол поссать.

И попал в «мертвую зону» – несквозную выработку, в которую не попадал воздух от вентиляционных труб. Обычно такие выработки заколачиваются, но в туннеле нетипичного назначения никто не парился лишней работой. В итоге масса выработок, которые по всем правилам должны быть засыпаны или хоть как-то закрыты, просто чернели проемами в боковой стене штрека.

В тот день Кролик как раз работал в ТНН. Мы бросаем жребий, чтобы решить, кто сегодня будет выполнять план – нашу обычную работу, а кто будет трястись в вагонетке на час дольше, чтобы попасть к проходческому комбайну туннеля нетипичного назначения, и будет продолжать наше дело. Медленно, но уверенно приближать нас к цели. Разрушить этот мир до самого его основания.

И где-то в середине смены он захотел отлить.

Интересно: что чувствует человек, когда задыхается? Говорят, что если ему просто не хватает воздуха – то ничего. Кролик просто стоял там, в ответвлении шахтного ствола, и ссал куда-то в темноту, пока голова не закружилась настолько, что он медленно осел на камни. Он уснул, и моча еще какое-то время продолжала, слегка пульсируя, поступать из мочеточника, выливаясь ему прямо на штаны. Он жил еще минут семь, может чуть больше. Наконец его сон стал совсем глубоким, а сердце остановилось.

Мне начинает казаться, что одной из причин его смерти стал я – а вернее, желтый порошок, без которого у нас не обходилось теперь даже откупоривание пивной бутылки. Все, кто находился в этот момент в забое, были после прихода. И Кролик, разумеется, тоже. И может быть, если бы он не был вмазанным, если бы он никогда в жизни не принимал ни зеленого, ни желтого порошка, если бы он вообще никогда не рождался шахтером – он остался бы жить.