Владимир Шаров: «Мне ли не пожалеть…»

В середине июня, когда эта кампания была еще в самом разгаре, крестьяне целыми деревнями потянулись в Кимры к Лептагову. Тысячи и тысячи их стали приходить к нему день за днем, едва кончился сев. Они приходили со своими покаяниями, то были до необычайности красивые арии, причем каждая пелась всей деревней и именно так, как в этой деревне испокон веку привыкли петь.

Крестьяне никогда не подлаживались к хору, но его звучание очень выигрывало от их голосов. Это признавали все; Лептагов – тот просто ходил счастливый и, едва ему докладывали, что идет каяться новая деревня, бросался навстречу. Большинство партий были для меня совершенно незнакомые, либретто некоторых я уже читал в газетах, все же я скажу о нескольких, особенно запомнившихся.

Замечательна была ария покаяния перед партией села Катагоща Рязанского уезда. Они пели, что старики говорили им, что то не Сталин ими правит, а Навуходоносор, которого Господь попустил потому, что не мог больше смотреть, как народ увязает в грехах. Пели, что скоро уведет Сталин весь народ в полон, поселит на реках Вавилонских и не многие вернутся обратно в Катагощу. Кто же вернется, тот будет знать, что такое горе и страдание.

Кулаки села Дорофеева из-под Самары каялись, что через доброхотов они в городе, в управлении НКВД, сумели еще за месяц узнать списки и число тех, кто подлежал в их уезде раскулачиванию, и сообщили своим. Так что когда пришли за ними – и трети не нашли, прочие подались в ту же Самару, в Москву, Ленинград на стройки, в Магнитогорск металл плавить – люди в тех местах позарез были нужны и на документы никто особенно не смотрел. Но число уже было дано. Цифры, скольким быть арестованными, скольким – казненными, скольким – в лагерь или в ссылку, уже были Москвой спущены. Никто изменить их не мог, и пришлось уполномоченным НКВД, чтобы отчетность совпала, вместо них, воровским образом спасшихся кулаков, тысячи и тысячи ни в чем не повинных бедняков брать. Теперь они каялись перед этими людьми, которые за них прошли один за другим все круги ада, каялись, плакали, хоть и знали, что большинства тех крестьян и детей их на свете давно уже нет.

Крестьяне из большого пригородного села под Ярославлем Толгоболь – многие в нем давно уже работали в городе, соответственно и выражались, но голоса были редкие по силе – пели, что и они долго не понимали, чего хочет партия, не ответили ей любовью на любовь, заботой на заботу. Они пели, что в восемнадцатом году мешочничали, потом воровали, гноили зерно, уже в коллективизацию резали скот, не хотели отдавать землю и задаром работать. Тем самым они год за годом обижали партию, вынуждали ее карать, бить смертным боем их – своих неразумных детей.

Но в этой же деревне еще со времен нэпа была собственная – и немалая – партийная организация, и она – так что покаяние получалось как бы на два голоса – в ответ пела: «Во многом виноваты мы сами, мы недооценивали крестьянского консерватизма, того, что Сталин, наш вождь, называл идиотизмом деревенской жизни. С деревней все надо было делать медленно и постепенно, каждый месяц еще чуть-чуть и еще, а мы их всех сразу в коммунизм, в рай потащили, конечно же, политически это было неправильно».

И снова – крестьяне: «Мы не хотим, чтобы медленно и постепенно; испокон веку мы только о коммунизме и мечтали; еще Маркс не родился, а мы в своих песнях лишь о нем и пели, в сказках детям своим о нем рассказывали. Как же теперь никуда не торопиться – наоборот, гнать и гнать, уже мы, наше поколение должно жить при коммунизме». Кончали они так: «Партия во всем права, тут сомнений нет. Это мы ее вынудили убивать, это мы замарали святое дело кровью, на нас этот грех, на нас одних».

Начиная со второй половины мая 1939 года спевки лептаговского хора шли уже каждый день без единого перерыва, даже и по ночам, если погода была безоблачна и светила луна. Он отчаянно спешил, потому что дата всеобщего покаяния народа перед Богом давно уже была определена, он знал, что оно должно состояться 19 августа, в день Преображения Господня, и изменить здесь никто ничего не в силах. Не он один – все его старые хористы знали про этот день, и все к нему, как могли, готовились. Однако теперь, когда тысячи и тысячи новых певцов стали ежедневно приходить в хор, старый лептаговский график репетиций развалился. Ему буквально с листа приходилось вводить в хор одну группу исполнителей за другой; конечно же, это была совершенно сумасшедшая работа, и он понимал, что так будет продолжаться вплоть до самого 19 августа, да и в тот день, если кто-нибудь захочет прийти и покаяться, хор будет для него открыт, как для любого грешника всегда открыты двери храма.