Владимир Шаров - «Мне ли не пожалеть…»

Она пела, что до этого и она и Краус презирали любовь между мужчиной и женщиной, считали позорной, несвоевременной слабостью; сейчас было необходимо и правильно добиться счастья для своего народа – только об этом мог думать каждый честный человек, во всяком случае, человек, достойный ее любви, а уж тогда можно было бы думать и о личном счастье. Она верила в это – и вот не убереглась.

В другой раз она пела, что когда-то еще Ева была поражена тем, что в ней самой происходит, как сильно это и независимо от всего вовне. Это сообщило понимание настоящего порядка вещей, всей линии Евы, понимание ритма мироздания; девятимесячное вынашивание плода, его созревание, потом рождение и воспитание младенца было тем, что творило мир, и женщина, зная за собой это, отказалась от очень многих привилегий и преимуществ.

Так женщина прожила после Евы, начав как бы снова, когда воды потопа ушли в землю, несколько тысяч лет – теперь же ей предлагалось нечто такое, что для всего прежнего означало конец. Конец для мира, который был раньше. Ее это не могло не поразить, но еще больше ее поразило, что она готова, хочет сказать «да». Она пела, что, как было ей сказано, она зачнет от Святого Духа, все вокруг сделались испуганны, не понимали, хотели одного – отойти в сторону; когда Бог говорил ей, пела Мария: «Радуйся и ликуй», – она, как и другие, страшилась грядущих бедствий.

Но в следующей ноте она уже и впрямь ликовала: она, Мария, Матерь Божия, знала, что человек, смертное существо, не может безнаказанно даже смотреть на Бога, и очень боялась, что не сумеет выносить, родить сына, боялась, что плод будет безмерной тяжести, но всю беременность она как будто парила, такой легкости никогда прежде в ней не было. Она перебирала слова, которыми говорили о себе другие беременные: отяжелела, тяжесть, бремя, – но ничего подобного сама не знала, плод был ангельский, устремленный вверх и ее, Марию, с собой поднимающий.

Но дальше голос ее снова становился печален. Теперь она пела, в сущности, ни к кому не обращаясь, разве что к Тому, Кто когда-то был в ее чреве. Голос ее двигался вязко, тягуче, как будто она стояла одна, совсем одна на берегу моря и ее никто не мог услышать. Зачем, спрашивала она Его, зачем ей, Марии, это было дано, зачем Господь судил ей сотворить, изваять своим нутром Господа. Зачем, пела она, Он перевернул мир, сделал так, что творение творит Творца? Как будто она еще не родила Его, она пела, что так будет все девять месяцев, девять месяцев, которые надо ей, чтобы выносить Его и родить, они будут связаны друг с другом пуповиной.

У них все будет одно: он будет радоваться ее радости, когда она посмотрит утром на солнце, и будет горевать и беспокоиться, когда она заплачет, когда ее будут гнать, преследовать, обижать.

Но зачем все это, снова вопрошает она Господа, зачем? Ведь Он и народ, Им избранный, и так связаны пуповиной завета, пуповиной храмовых служб, ежедневных молитв и жертвоприношений? Или, может быть, то время, что настанет, все перевернет, или это предупреждение о том, что все будет разорвано, останется лишь одна связь – ее связь с ее Сыном?

Но на другой день она не верит себе и больше ни на что не надеется. Голос ее стенает, что это перед концом, перед самым концом, о нем и будет учить Сын, которого она родит. Вестником гибели Он и придет в мир. Но не будет ли тогда она, родившая Его, поет Бальменова, всеми обвинена и проклята? Не скажут ли, что эта ни с чем не сравнимая близость между женщиной и Богом – прощание Бога с человеком, и когда плацента будет перерезана, Господь уйдет. Ей говорят, поет Бальменова дальше, что она так и останется невинной, то есть она не нарушит ни одной из заповедей Торы, но это ли утешение? Она виновна, виновна во всем, что последует. Ведь Он, ее Сын, ее единственный Сын, Его она будет греть и кормить соками своего тела, Он будет цепляться за ее подол, когда Ему будет страшно: как же она будет невиновна в том, что придет вместе с Ним? Она поет, что Христос – это совместная жертва евреев и Господа во искупление грехов человеческих. Но она – мать единственного Сына, которого отдает на крестную муку, и она кричит Господу: почему мать Исаака Сарру Господь помиловал, оставил сыну жизнь – а ее нет?!

«Дар творения был дан мне, и я сотворила, – пела Бальменова в другой раз. – Господа я сотворила, – пела она, – не кумира, а истинного Бога, Бога живого. Гордилася Лия перед Рахилью, говорила: блаженной будут звать меня женщины; гордилась Рахиль перед Лией сыновьями, что дал ей Господь, но разве со мной осмелились бы они равняться? Все мы дети Божьи, – пела она дальше, – а я, Мария Дева, Бога выносила и родила, – и тут же голос ее вдруг снова падал и она скорбя вопрошала Христа: – Ты ли, Сын мой, Сын единственный, народ мой расколешь и развеешь и станет брат на брата?»