Владимир Шаров - Будьте как дети

Некоторые из детдомовцев сомневались, спрашивали: разве обычный человек, не Христос, может идти по водам, не утонут ли они? В ответ он называл их Фомами неверующими и снисходительно объяснял, что вера – краеугольный камень мироздания, она укрепляет не только человека, но и стихии вокруг него, безверие же, наоборот, всё рушит. Если они правы перед Богом, если воистину чисты и непорочны, пускай ничего не опасаются: идти что по воде, что по брусчатке – разницы нет. Пучина поглотит лишь грешников, не способных спасти и самих себя, да тех, в ком недостаток веры. И тут же принимался издеваться, спрашивал воспитанников: может быть, это просто немереная гордыня, с чего они вдруг взяли, что могут спасти Адамов род? И насмешливо добавлял: «Я ни от кого не скрывал и не скрываю: гордыня – грех, большой грех».

На взгляд горожан, вышеприведенного было достаточно для серьезных обвинений, но московская комиссия показаний коллег отца Никодима будто не заметила. Она и у учителей, а позже и у Полуэктова допытывалась ответа только на один очень странный для советской юстиции вопрос: почему он перестал молиться, спустился с вышки еще за три часа до рассвета. Не обрек ли он тем коммунаров на неизбежную гибель? Интернатских преподавателей, всех без изъятия, данное предположение ставило в тупик, ничего путного от них так и не добились.

Полуэктов же, державшийся на следствии вполне спокойно, заявил, что, во-первых, прокуратуре доказать подобные обвинения будет нелегко: кто вообще сказал, что дети погибли, а не идут сейчас где-нибудь по Малой Азии? Во-вторых, заявление, что он перестал за них молиться, тоже бездоказательно – если искренне веруешь в Господа, до Него отовсюду рукой подать – на вышке ты или в своей комнате. В-третьих: абсурдно думать, что его молитвы могли значить для Господа больше, чем молитвы самих детдомовцев. Наверное, эти доводы прозвучали убедительно, во всяком случае, ни ареста, ни суда не последовало. Тем не менее в Таганроге Полуэктов оставаться не захотел едва дело было закрыто, из города уехал.

Отголоски азовской истории докатились и до Туапсе, где местный «Обозреватель» писал, что в Таганроге, после нежданной и очень сильной грозы, разразившейся в середине августа, к ликованию жителей, все пришлые беспризорники по радуге ушли из города. Добавлю сюда и еще ряд заметок. «Николаевский телеграф» в очень сочувственной статье объяснял читателям, что беспризорники пытаются вырваться из залитой кровью России и, дойдя до Святой земли, там, в Иерусалиме, ее отмолить. Но добраться до Палестины удастся немногим. Остальные так и будут блуждать, как слепцы, а когда кончатся силы, погибнут.

«Телеграфу» вторил «Новороссийский курьер», сообщивший подписчикам, что беспризорные при виде любого города говорят друг другу: «Вот он, Иерусалим! Это он!!!» и надеются, верят, что наконец дошли. «Керченские новости» отмечали, что коммунары убеждены, что в снарядах и пулях, которые отлили из переплавленных колоколов, сохраняется святость. Можно даже не целиться, так и так они настигнут грешника. Беспризорники из другого отряда объясняли корреспонденту, что на пулях следует выкорябывать слова любви и всепрощения, и не потому, что прощать хорошо. Просто тогда грешник, приняв в себя кусок освященного металла, в самый миг, когда он войдет в его тело, уверует и раскается. Узря смерть чистым, как младенец, он будет спасен.

Что же до того, скольким из детдомовцев удастся прикоснуться к Святой земле, то прогнозы газет были безрадостны. Суда, которые соглашались взять коммунаров на борт (почему, не знаю, но подозреваю, что причина одна – саботаж), были ветхие и плохо держались на воде. Вдобавок их безбожно перегружали, в итоге случалось, что они шли ко дну, едва выйдя из порта. Всё же до Константинополя некоторые могли и доплыть.

Сухопутная дорога – Кавказ, следом за ним Анатолийские хребты – тоже оказалась нелегкой: беспризорники гибли от холода и голода, срывались в пропасти. Часть была похищена горцами и оказалась кто в рабстве, а кто в гаремах. Чуть ли не десять тысяч наиболее сильных, здоровых захватил и отправил в свои военные училища Ататюрк. Похоже, коммунары и сами понимали, что дойти до Святой земли сумеют единицы. Про себя они говорили, что, конечно, хорошо, если тяготы пути выдержат все – кашу маслом не испортишь, – но важно, чтобы через зло прорвался и обратился к Господу хотя бы один невинный.

Последнее, о чем надо сказать. Когда отряды коммунаров попадали в приморские города, тамошние газеты писали о них охотно, но о том, что было с детдомовцами раньше, они, как правило, ничего не знали. Всё, что мне удалось найти, просмотрев подшивки десятка изданий за двадцать второй – двадцать шестой годы, бегло и отрывисто. Исключение – статья в «Российском негоцианте». Номер от 15 февраля двадцать четвертого года не скупясь описывает похороны коммунара, случившиеся полумесяцем раньше, ровно в тот день, когда детдомовцы, идущие из Екатеринбурга к Черному морю, узнали о смерти Ленина. Подобное – большая редкость. Но я бы не стал здесь пересказывать и эту публикацию, если бы не ее явная связь с визитом Демидова и его воспитанника в Кремль.