Сара Уотерс - Бархатные коготки

Дело было в том, что слишком долгое время мы прожили без поцелуев и теперь, начав целоваться, не могли остановиться.

Наша дерзость удивляла нас самих.

— Когда я пустила тебя в дом, я принимала тебя за одну из этих жутких девиц-жадюг, — сказала она мне однажды ночью, через неделю или две после посещения «Малого». — Одну из этих: о-бедро-обтирайся-а-трогать-ни-ни…

— А есть такие?

Флоренс покраснела.

— Ну, с одной или двумя я спала…

При мысли о том, что она спала с разными девушками, с немалым их числом, и теперь может запросто сортировать их, как породы рыб, я удивилась и взволновалась. Я тронула ее (мы лежали вместе голые, несмотря на холод, так как только что приняли ванну и еще не остыли), раз-другой провела ладонью от впадины под шеей до впадины ниже живота и ощутила, как задергалась ее кожа.

— Кто бы мог подумать, что я стану вот так тебя трогать и говорить такие слова! — произнесла я шепотом, потому что рядом спал в кроватке Сирил. — Я был а уверена, ты будешь напряженной и неловкой. Станешь стесняться. При твоем увлечении политикой и добрыми делами чего еще можно было ожидать!

Она засмеялась.

— Социализм — это одно, — объяснила она, — а Армия спасения — совсем другое.

— Ну, может быть…

Больше мы не разговаривали, только целовались и бормотали. Но на следующую ночь Флоренс достала книгу и велела мне читать. Это была поэма Эдуарда Карпентера «К демократии»; переворачивая страницы, с теплой Флоренс под боком, я ощутила между ног влагу.

— А с Лилиан вместе ты это читала? — спросила я.

Флоренс кивнула.

— Ей нравилось слушать Карпентера, когда мы лежали в постели. Наверное, она не догадывалась, что иной раз мне было нелегко это читать…

«А может, как раз догадывалась», — подумала я и оттого еще больше промокла.

Я протянула книгу Флоренс.

— А теперь ты почитай.

— Но ты уже все прочла.

— Прочитай мне те отрывки, которые читала ей…

Поколебавшись, она выполнила мою просьбу; пока она бормотала, моя рука скользнула ей между ног. Рука становилась уверенней, голос Флоренс — неуверенней.

— А ведь существуют специальные книги об этих предметах, — говорила я, вспоминая похожие ночи с Дианой (в эти самые ночи Флоренс, возможно, ерзала на постели рядом с Лилиан). — Хочешь, я тебе такую куплю? Не верится мне, что мистер Карпентер рассчитывал на подобное использование своей поэмы.

Флоренс приникла ртом к моей шее.

— По-моему, мистер Карпентер нас бы не осудил.

Она отпустила томик, и он упал ей на грудь Я смахнула его и навалилась на нее.

— А это в самом деле вклад в социальную революцию? — спросила я, двигая бедрами.

— О да!

Я сместилась ниже.

— А это — тоже?

— О, несомненно!

Я скользнула под простыню.

— А как насчет этого?

— О!

— Боже, — сказала я чуть погодя. — Подумать только, все эти годы я участвовала в социалистическом подполье и сама об этом не подозревала…

После этого «К демократии» всегда лежала у нас рядом с кроватью; как Флоренс иной раз, когда в доме все затихало, говорила: «Оденься-ка, дядя, в молескиновые штаны и спой мне песенку…», так я за ужином или во время прогулки шептала ей в ухо: «Ну как, Фло, займемся вечером демократией?..» Но конечно, некоторые из наших песен я ей не пела никогда — и среди них «Любимые и жены». И я заметила, что «Листья травы» не покидали своего места на полке внизу, под фотографиями Элеоноры Маркс и Китти. Я не возражала. Да и как бы я могла? Мы заключили своеобразную сделку. Между нами было решено целоваться до конца наших дней. И никогда не говорить друг другу: «Я тебя люблю».

— Правда, чудесно, когда ты влюблена, а на дворе весна? — спросила нас как-то апрельским вечером Энни; они с мисс Раймонд образовали пару и долгие часы проводили у нас в гостиной, вздыхая и восхищаясь друг другом. — Я была сегодня на одной фабрике, такой мрачной и ветхой, что трудно себе представить. Выхожу я во двор, а там растет верба — всего-то навсего куст вербы, но позолоченный солнцем и оттого так похожий на мою дорогую Эмму, что еще немного — и я бы припала к нему и расплакалась.

Флоренс фыркнула.

— Всегда говорила, нечего было допускать женщин на государственную службу. Расплакаться над кустом вербы? В жизни не слышала такого бреда; иногда я удивляюсь, как Эмма тебя терпит. Услышь я, как Нэнси меня сравнивает с веточкой в сережках, меня бы стошнило.

— Фу, как тебе не стыдно! Нэнси, когда ты видишь хризантему или розу, разве тебе не вспоминается лицо Флорри?