Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю

Джанни Джанни был в ударе. Он всех оглушил своей игрой на гостиничной трубе, закусил и даже под всеобщие аплодисменты отплясал бешеную сарабанду с упиравшимся Арокле. Потом взглянул на часы и посерьезнел.

– В эту минуту, – сказал он во внезапно наступившей тишине, – ровно семьдесят лет назад я появился на свет.

– Многая лета! – закричали вокруг.

Джанни Джанни не ответил, сунул часы в карман и сказал потухшим голосом:

– Счет.

Арокле прибежал со счетом за пятнадцать дней проживания старика в гостинице.

– А зачем вам? – спросил кто-то. – Вы уезжаете?

Джанни Джанни не ответил. Он внимательно изучил цифры и заплатил до последнего цента.

Потом подозвал Арокле и сказал:

– Держи.

И сунул ему в руку пол-лиры. После чего старик попросил врача, который был среди отдыхающих, проверить ему пульс.

– В полнейшем порядке, – сказал врач.

Джанни Джанни попросил прослушать его со всех сторон и, когда узнал, что со здоровьем у него все прекрасно, воскликнул:

– Проклятье!

Все молчали, ожидая разъяснений. Наконец, старик, по просьбе окружающих, рассказал следующее:

– Десять лет назад я получил небольшое наследство. Поскольку я на свете один-одинешенек, я решил все его проесть. Но, заботясь о завтрашнем дне, я разложил все так, чтобы денег мне хватило ровно до последнего дня моей жизни, и при этом не осталось ни одной непотраченной лиры. Я рассчитал, что проживу не дольше семидесяти лет; полученные деньги я распределил ровно до этого возраста, и так, день за днем, я потратил все состояние.

На некоторое время Джанни Джанни умолк, глядя в пустоту; потом закончил:

– Как видите, мой расчет оказался самонадеян: семьдесят лет мне наступило, деньги кончились…

– А вы все еще живы! – с тоской воскликнули слушатели, проникаясь душевной драмой старика.

Старик покачал головой и повторил угасшим голосом:

– А я все еще жив.

– Но почему же вы не оставили себе про запас?

– Почему? Да потому что если бы я умер раньше, эти деньги пропали бы зря. А я хотел попользоваться ими всеми. Но, повторяю, – конец денег и конец жизни не совпали, как я надеялся.

Джанни Джанни встал.

– Что мне теперь делать? – сказал он. – Куда мне идти? Что я буду есть завтра? Ничего я не знаю.

Он положил трубу, взял узелок со своими вещами, который носильщик снес вниз; пожал руку гостиничной прислуге, пришедшую проститься с ним у дверей коридора; поклонился бывшим товарищам по пансионату и медленно поплелся к выходу.

У выхода, порывшись в кармане, он обнаружил монету в десять центов. Вернулся.

– У меня осталось еще два сольдо, – произнес он, взял трубу, поднес ее ко рту и звонко затрубил среди сочувственного молчания присутствующих, пока Арокле трубу у него мягко, однако настойчиво не отнял.

Джанни Джанни вышел.

Было видно, как его согбенная годами фигура медленно пересекала дорогу.

Mors tua, vita mea . [7]Силач-гренадер коршуном набросился на инструмент и принялся дудеть, а в это время постояльцы направлялись к своим столам, поскольку прозвучал сигнал к завтраку.

Но нашлась добрая душа, пожалевшая Джанни Джанни. Это был Уититтерли – догнав несчастного долгожителя, он сказал ему:

– Послушайте, оставайтесь сегодня в пансионате за мой счет, а завтра… – Он собирался сказать: завтра поможет бог; но, не желая огорчать старика, закончил: – А завтра, будем надеяться, вы умрете.

Джедеоне пулей влетел в гостиницу и сказал супругам Суарес:

– Идемте в номер, мне нужно вам кое-что сказать.

Тем временем, поскольку стояла суббота, синьор Афрагола разослал своим постояльцам счет за неделю и заперся на два оборота ключа. Несколько мгновений спустя весь пансионат гудел у него под дверью. Силач-гренадер с трубой в руках подавал сигналы к битве. Афрагола ломал руки, вопрошая с тоской:

– Как же я смогу выйти вечером за продуктами?

И прислушивался к грозному шуму за дверью.

– Тут, – сказал он себе, – нужен такой маскарад, который донельзя напугает постояльцев, а меня сделает неузнаваемым.

Ему в голову пришла блестящая мысль.

– Я наряжусь гостиничным вором! – сияя, воскликнул он.

Он разрыл солидный запас своих маскарадных костюмов, и несколько минут спустя черная майка и маска сделали его неузнаваемым даже для самого тренированного глаза. Он вылез через окно в сад и осторожно вошел в гостиную в надежде незаметно выбраться из здания. Но, когда он проходил, постояльцы в страхе шарахались от него, и из уст в уста пробежало имя, наводившее ужас: