Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю

– Где же?

– Не строй из себя наивного! Бедный юноша! Где читал их ты, втайне от родных?

– Не помню.

– Ах, не помнишь? А где, по-твоему, читала твои письма я?

– Где же?

– Брось, ты лучше меня знаешь, где втайне читают такие письма, с тех пор, как мир стоит!

– Да говорю же тебе, что не знаю.

– Не знаешь? Очень жаль, но видно, ты никогда не любил меня.

Суарес некоторое время думал, где это читают любовные письма, и, так ни до чего и не додумавшись, поскольку не мог представить себе место, пригодное для этих целей, снова вернулся к бесконечной обличительной речи против дочери.

– Ты никогда не интересовалась, – закричал он, – ты никогда не интересовалась…

– Но ты же сам, – ввернула синьора Суарес, – оставляешь ее ночью одну!

Старик, подобно луку, который в конце концов ломается вследствие слишком продолжительного натяжения, упал в кресло.

– Чуда не произошло, – сказал он, – я виноват и на этот раз.

– Ну конечно же, – начала шуметь жена, – если по ночам, вместо того чтобы спать…

– А чем же, по-твоему, дорогая моя, она должна заниматься по ночам? Ночью спят!

– И тем не менее, случается и всякое такое.

Катерина едва слышно всхлипывала – так, что отец не мог в конце концов не погладить ее по головке. И сказал ей нежным тоном:

– Ну подумай в самом деле, девочка моя! Как же ты можешь выйти за сына Фантомаса!

Катерина продолжала беззвучно плакать в полутьме, сгустившейся во всех углах. Вошел Арокле – он прибыл убираться в номере. Увидев постояльцев, он было повернулся, чтобы уйти, но, услышав плач Катерины, заплакал сам.

– Вы-то чего плачете? – спросил у него Суарес.

Арокле пожал плечами.

– У меня, – сказал он, – свои на это причины. Поскольку я пережил много несчастий, но не могу плакать при людях без видимого повода, я пользуюсь всеми печальными ситуациями, чтобы выплакаться.

– Но я не могу вам позволить, – сказал Суарес, – пользоваться горем…

Арокле перестал плакать и утер глаза. Суарес даже пожалел о своей выходке. Он склонил голову и, будучи, в сущности, человеком добросердечным, добавил:

– Да плачьте, я разрешаю.

– Спасибо, – ответствовал мужественный слуга, – но мне уже пора идти. Теперь в другой раз.

И вышел.

Некоторое время спустя синьора Суарес нарушила молчание.

– И все же, – сказала она, как бы разговаривая сама с собой, – этот Фантомас, должно быть, накопил порядочно деньжат.

Суарес пожал плечами.

– А я думаю, – пробормотал он, – что он все проел.

В тот вечер больше не было сказано ни слова.

Мистерьё прибежал домой со смятенной душой, впервые проклиная судьбу и свою забубенную жизнь.

Дома его ждала грандиозная новость: несколько часов назад в результате несчастного случая погиб Жюв, знаменитый полицейский. Эта новость, мгновенно дошедшая до ушей Фантомаса, погрузила печально знаменитого бандита в неописуемую скорбь.

– Жюв, – повторял он сквозь слезы, – всю свою жизнь посвятил мне. Мы охотились друг за другом с незапамятных времен; либо он гнался за мной, либо я за ним. А сейчас его больше нет, и я остался один!

Этот неуловимый преступник чувствовал, что вместе со своим смертельным врагом в могилу сошла и часть его самого.

На следующий день на похоронах знаменитого полицейского – который из удобства в последние годы своей жизни снимал домик рядом с жилищем своего непримиримого противника – на самом красивом и самом большом венке красовалась простая надпись: Фантомас .

Старый бандит, глядя в окно, провожал траурную процессию глазами, в которых стояли слезы. И когда Фантомас увидел, как скромный, почти лишенный каких-либо украшений, катафалк – честный полицейский умер в такой же бедности, в какой и жил – тронулся, покачиваясь, сопровождаемый друзьями и близкими, он прошептал, печально качая головой:

– Прощай, Жюв! Впервые я не могу последовать за тобой. Мы мучили, мы изводили друг друга всю жизнь, но я любил только тебя. В конце концов ты меня обставил: на этот раз ты ушел от меня по-настоящему. И навсегда.

Кто знает, было ли это чудо любви или следствие печального зрелища, которое являл его отец, но Мистерьё испытывал новые чувства.

Он долго думал. В полночь он надел черную майку, взял инструмент, какой-то большой пакет и вышел, постаравшись не производить шума. Громадные черные тучи вздымались в небе; за ними то скрывалась, то проглядывала луна.

Джедеоне и его сын вошли в номер, закрыли дверь и начали раздеваться.