Михаил Чулаки - Долгие поиски

Егор считал валки в ящиках, — хватит ли на сегодня? — когда над головой, сигналя короткими гудками, медленно, важно проехал мостовой кран. Егор разогнулся, посмотрел вверх. Еще два дня назад, когда над головой проезжала Оля на своем кране, словно богиня на туче, он, как ни занят, обязательно махнет рукой. И в ответ из стеклянной будки красная косынка, как флажок. Но позавчера они поссорились.

Егор никогда бы не поверил, что из-за такого можно поссориться; он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь ссорился таким образом; если бы он знал заранее, что им неминуемо предстоит поссориться, то и тогда за пять минут до ссоры не угадал бы причину.

После работы Егор сидел у себя и читал. (Он пока живет в общежитии, но к свадьбе ему твердо пообещали квартиру — да и кому давать, если не ему, передовому бригадиру.) Читал он про Линкольна — он вообще любит читать про знаменитых людей, в особенности про полководцев и реформаторов, тех, кто вел за собой тысячи и даже миллионы людей, и всегда пытается понять: в чем их секрет, почему за ними шли? Егор уже заканчивал толстую книгу, он читал о том, как оплакивали Линкольна, о всемирной его славе. В особенности растрогал Егора рассказ о том, как горцы расспрашивали о Линкольне Толстого, а потом в благодарность подарили Толстому коня. У Егора есть свойство, которое он тщательно скрывает (кстати, он читал, что тем же свойством отличался и Лев Толстой, но Егору от этого не легче): в трогательных местах книг или фильмов у него от умиления выступают слезы. Егор стыдится этих слез, потому что считает, что они наносят ущерб его мужественности, но ничего не может с собой поделать.

Оля вошла без стука — и в самый неподходящий момент! Егор отвернулся, попытался незаметно вытереть глаза, сделал вид, что сморкается. Но она заметила. И засмеялась.

— Красная девица! Над романом плачет!

Она никогда не скрывает своих чувств. Да и не могла бы скрыть, если б захотела, — высокая, краснощекая, зычная.

Отпираться было невозможно, и он буркнул:

— Ну и подумаешь. Не деревянный.

— Но и не железный, — сказала она разочарованно. — А я думала, ты железный.

Он мог бы сказать: «Вот и поищи себе железного!» — но не сказал, пожалел ее. Вместо этого немного принужденно заговорил о том, что Ароныч всех приглашал прийти болеть на собачью выставку, потому что год назад он купил щенка с родословной и теперь щенок подрос и первый раз выставляется. Оля заявила, что там не выставка собак, а выставка идиотов, и казалось, что слезы над книгой если не забыты, то исчерпаны как тема разговора; но когда они пошли погулять, и успели постоять в очереди в кино, и снова пошли гулять, потому что билеты кончились у них перед самым носом, Оля спросила:

— Что это за книга, из-за которой ты ревел?

«Ревел». Ему хотелось сказать что-нибудь резкое, но он сдержался и ответил сухо:

— Про Линкольна.

— А-а. Это был такой англичанин, да?

Егора неприятно поразила слабая ее осведомленность, и он объяснил официальным голосом, точно прочитал вслух справку в энциклопедическом словаре:

— Американский президент во время гражданской войны Севера и Юга.

Она важно кивнула:

— Да, мы проходили. Его убили, как Кеннеди? Ты над этим ревел?

Егору ничего не оставалось, как подтвердить, что он и сделал предельно лаконично:

— Да.

Оля уперла руки в бока, повернулась к нему всем корпусом и заговорила с неожиданной злостью:

— А что он тебе? Брат? Сват? Вот ненавижу таких, которые кого попало жалеть готовы. Ты близких своих жалей! Родных! Семью! А то какой-то американец, он и жил-то, наверно, сто лет назад, и если б его не убили, все равно бы уже умер. Можешь ты объяснить, что тебе в нем?

Егор не мог объяснить. Слова приходили на язык слишком возвышенные, слова, которые он не постеснялся бы произнести на собрании (Егор любит говорить с трибуны, и его всегда приглашают выступать на митингах и собраниях), но не мог выговорить наедине с Олей.

— Ну, понимаешь, я чувствую, что все как-то связано… весь мир. Ну и он был очень хороший человек, совсем простой, хоть такой великий. — Слова как будто выскакивали сами собой, уводили в сторону. — Из простых лесорубов, нигде не учился, до всего сам, своим умом дошел.

Оля фыркнула:

— Сказки! Так я и поверила. «Из простых лесорубов, нигде не учился»! Для простаков. — Неожиданно она захохотала. — Слушай! Уж не метишь ли ты сам в президенты? Или в министры, а?

Ни тени сомнения в ней, уверена, что во всем права: и в смехе, и в презрении — вот что Егора бесило.