Михаил Чулаки - Долгие поиски

— Пейте вот это по три столовых ложки в день.

— До еды или после?

Черт знает! Никакой разницы.

— Пейте после.

— Спасибо.

— Зинаида Павловна, заходите!

Талышева вошла, села и грустно улыбнулась, показывая, что прощает и не сердится. На градуснике оказалось тридцать семь и четыре.

— Пока сидела с термометром, еще хуже меня здесь обкашляли.

В предбаннике, как будто в подтверждение, раздался новый взрыв кашля.

— Что ж, разденьтесь, я вас послушаю.

— Доктор, вы хотите от меня отделаться, я вижу, но я вам все-таки покажу ноги.

В таких случаях надо быть неумолимым: мы, слава богу, не в тайге, где один фельдшер на сто километров, мы в благоустроенной поликлинике, наполненной всевозможными специалистами, и я, терапевт, даже слушать не должен ни о каком варикозе, тем более когда у меня такая очередь за дверью. Но участковый терапевт — прямой наследник универсального земского врача, и мне трудно бывает отказать в просьбе о помощи.

Я промедлил только секунду — Талышева уже спускала чулки.

— Ах, доктор, если бы мне только предложили на выбор, я бы даже на рак поменяла, честное слово! Тот хоть внутри, не видно. Вы не представляете, что это значит для женщины. Для меня зима — праздник, хожу, как все, в шерстяных чулках. А летом даже дочка спрашивает: «Мама, почему у тебя ноги непрозрачные?» С мужем иду, все кажется — он от встречных капронов глаз не отрывает. Юг раньше любила, Черное море… Она привычно, как бы даже равнодушно плакала, а я смотрел на изуродованные, перевитые синими узлами ноги молодой женщины. Я привык к страданиям, скрытым и явным уродствам, поэтому не отвернулся. Зрелище было грустным: хирурги тоже трофические язвы только лечат — вылечивают же редко. Оставалось только посочувствовать, но!..

Есть у меня знакомая, женщина весьма порывистая, так вот она мне рассказала, что какая-то ее дальняя родственница много лет мучилась такой же язвой, даже на лекциях ее студентам показывали как пример неизлечимости, — и вдруг один врач ее вылечил. Но врач этот, к сожалению, вскоре умер, не успев официально опубликовать свой метод… Есть что-то парадоксальное, когда врач скоропостижно умирает в сорок три года, что-то подрывающее самую идею медицины: если уж врач не может быть совсем бессмертным (что, если вдуматься, было бы только естественным), он должен по крайней мере доживать до глубокой старости и угасать, полностью исчерпав запас жизненных сил… Так вот этот врач скоропостижно умер — и это в какой-то мере заставляет меня скептически отнестись к его методу, — но что, если все-таки попробовать? Знакомая называла мне лекарство, которым он сотворил свое чудо. Но вот вопрос: могу ли я применить средство, о котором слышал из третьих и притом немедицинских уст? Могу я своей увлекающейся знакомой поверить или нет? Что мне сейчас с Талышевой делать?! Нет-нет, чужая поликлиника, где я недолгий гость — не место для экспериментов.

— Я ничего не могу тут сделать, Зинаида Павловна.

Она вытерла глаза, натянула чулки, на секунду прикусила губу и вышла — такая же пикантная, как входила.

— Образованная, должна понимать, к какому врачу идти. — Это Антонина Ивановна.

— Давайте, Антонина Ивановна, кто там с кашлем.

Вошла девица. Есть такие — они не могут породить ни малейшей платонической мысли. Взгляд затуманен, груди и ягодицы сверхъестественно торчат, бедра при каждом шаге взывают. Не знаю, как для кого, а для меня они на приеме целое испытание, потому что даже болезнь не может заглушить исходящего из недр их существа мощного зова плоти.

— Полюбуйтесь, Михаил Сергеевич: у этой девицы тридцать восемь и три.

Полюбовался. На вошедшей черные чулки, канареечное шерстяное платье в обтяжку, над платьем большие губы, крашеные глаза, рыжая от хны челка.

Девица стесняется и кашляет.

— С ума сойти! Да вы нас извести хотите, милая девушка! Внизу нарочно красный плакат висит: если у вас температура, врач с радостью придет к вам на дом. Теперь вот Антонина Ивановна заболеет от ваших вирусов. Так и в истории болезни запишу: «Всех обкашляла».

Совершенно ясно, что грипп, но, по правилу, нужно ее осмотреть, и я этому правилу подчиняюсь. А может, заодно и пневмонию выслушаю? Чего это мне все так ясно стало?!

— Раздевайтесь, пожалуйста. — Я подчеркнуто равнодушен.

Пока я заполняю карточку, за спиной шелест одежд.

— Готово?

Девушка стояла, придерживая ажурную тряпочку у груди как последнюю защиту. Я мягко, с сочувствием на лице, отвел ее руку. Взялся за стетоскоп. Сердце стучало, как будильник. В легких чисто.