Михаил Чулаки - Долгие поиски

— Ясно: Москва — ВГИК — конкурс.

Алле вдруг показалось, что все у нее сбудется! Она знала точно, что это невозможно, но сбудется, если отец захочет. Ведь он единственный волшебник, которого она знала.

— Слушай, Чертик, внимательно: это не утопия. Ты соберешь свои лучшие снимки, они у тебя стоящие, это я тебе не как родственник говорю, пересмотришь негативы, что-то заново отпечатаешь и после экзаменов сразу приедешь к нам. Можно будет даже устроить тебя печатать к нам в кинофотолабораторию. Там классное оборудование, да и люди опытные, посоветуют. Потом ты подаешь работы, держишь экзамены или что там полагается, а дальше два варианта: либо ты сразу поступаешь, тут все ясно, либо ты с первого раза не проходишь, тогда будешь в той же лаборатории работать, это тебе много даст профессионально, и во второй попытке шансы повысятся. Кстати, и с кинотехникой у нас поработаешь. Жить будешь у нас в отдельной комнате. Между прочим, у меня хороший приятель на документальной студии, меч-рыбу вместе из Карибского моря тянули. По-моему, идеальный вариант.

Неужели на самом деле?

— Не верится, но у меня такое чувство, что смогу! У меня выходит, правда? Помнишь, как я ледоход сняла?.. А вдруг там такие зубры поступать приходят, что меня засмеют с моими снимочками…

— Я сначала тебе дома сам конкурс устрою. Такой конкурс, что тамошний тебе школьным жюри покажется… Не робей, Чертик, знаменитостью станешь. Потом знакомые не поверят, что ты моя дочь, скажут — однофамилица. Только ты, пожалуй, фамилию-то сменишь, это быстро делается.

— Мне сейчас надо будет портреты поснимать. А то все пейзаж, пейзаж. Есть у меня один: мама со слезинкой… Ой, а мама?

— Что — мама?

— Как же она останется? Я же не могу ее бросить.

Вот и все…

— Что ж делать, Чертик, раз такой институт только в Москве. Ну а если бы вы в деревне жили, ты бы совсем никуда не поступала?

Алла молчала. Она не пыталась придумывать никаких доводов. Она просто видела, как мама сидит за столом и даже не плачет.

— Решайся, Чертик! Нельзя же всю жизнь себе ломать.

Алла заплакала. Слезы делали ее совсем некрасивой, она знала это и плакала еще сильнее. Отец обнял ее за плечи и усадил на скамейку.

— Почему ты не хочешь?

— Как я… скажу?

— Так и скажешь. Все равно не сейчас, так позже вам расставаться: кончишь педагогический и ушлют тебя в Псковскую область; или за лейтенанта выйдешь, он тебя на Камчатку увезет. А так хоть с пользой расстанешься.

— Как ты не понимаешь! Это совсем другое! Это значит, я ее бросаю. Она не выдержит одна!

— Неужели она сама не хочет тебе счастья?

— Она только этого и хочет!

Если бы мать стала удерживать и упрашивать! Тогда было бы легче, тогда можно бросить в лицо: «Ты не хочешь моего счастья!» Кричать, топать ногами… Но Алла слишком знала мать: она будет плакать по ночам, а днем покупать д е л и к а т е с ы. Самое трудное — бить лежачего.

— Чертик, ты же сама мечтаешь!

— Не надо меня уговаривать! Я в сто раз больше тебя хочу!!

— До слез, довел, — послышался пьяный голос. — Небось жениться девчонке обещал, а теперь в кусты? Дело мужское. А она сама виновата: не допускай себя.

Должно быть, отец сделал угрожающее движение, потому что пьяный забормотал извинительно и исчез.

— Ты уже взрослая, должна сама решать.

— Все решено! Все что хочешь решено! Решить легче всего! Не могу я к ней подойти и сказать: оставайся одна… Нельзя ее второй раз бросать! Пусть это глупо, но не могу! Я ее, может, ненавидеть за это буду, но не могу!

— Что за жизнь получится, если ты станешь молчать и тихо ненавидеть. Хочешь, я пойду и сам ей скажу? Я ее уговорю.

За что она такая раздвоенная?! Кто просил мать в с е м ж е р т в о в а т ь ради нее?! Разве Алла виновата, что мать в с ю ж и з н ь е й п о с в я т и л а?! Вышла бы снова замуж, как все просто было бы!

— Честное слово, она поймет. Я буду очень убедительным. Я умею быть убедительным.

— Она на все согласится и без уговоров… но нельзя!

— Ты себе внушила, что нельзя.

— Нельзя! Нельзя! Нельзя!!

Отец больше не уговаривал. Он обнимал ее за плечи и тихонько качал.

— Нина Романовна давно с тобой хочет познакомиться. Она тебе привет передавала.

— Передай ты тоже… от меня.

— Вытри глаза. Потом напишешь в мемуарах: «Моя кинокарьера началась горьким плачем». Вот и улыбнулась. Одна улыбка стоит тарелки самых чистых слез. Ужинать хочешь?

— Хочу.

Москвичевладелец успел удачно распорядиться, так что стол сверкал и ломился. Владимир Иванович отодвигал стулья, потирал руки и деликатно не замечал заплаканных глаз дочери своего высокого друга. Отец преувеличенно оживился.