Нинни Хольмквист - Биологический материал

После разговора с Арнольдом мне немного полегчало. Не было ощущения, что он что-то у меня забрал, наоборот, словно он дал мне частичку себя. Конечно, это было невозможно, но от этого ощущения мне становилось легче.

А в этот раз, через неделю после смерти Майкен, он захотел поговорить со мной о жизни.

— Смысл жизни? — спросила я. — Это сложный вопрос. Вряд ли я смогу на него ответить.

— Попытайся, — сказал Арнольд.

— Ты имеешь в виду мою жизнь? Каков ее смысл? Или ты имеешь в виду смысл жизни вообще?

— Как тебе больше нравится.

При обычных обстоятельствах, то есть за стенами отделения, такой вопрос бы меня насторожил. Мой опыт подсказывает, что, когда психолог, учитель, врач, босс или журналист предлагает мне самой толковать вопрос так, как мне хочется, чаще всего означает, что это такой тест: по тому, как человек видит вопрос, определяют, к какой категории его отнести.

Но здесь, в отделении, не имеет никакого значения, как ты истолковываешь тот или другой вопрос. Здесь все люди принадлежат только к одной категории, и мой ответ ничего не изменит. Можно не пытаться подобрать «правильный» ответ, потому что его нет. Можно просто расслабиться и ответить первое, что придет в голову. Можно вообще нести всякую чушь или сочинять истории, как когда я пишу.

— Я вообще-то верила, что моя жизнь принадлежит мне, — ответила я. — Я думала, что вправе свободно распоряжаться своей собственной жизнью, делать все, что мне захочется, не обращая ни на кого внимания. Но теперь я изменила мнение. Моя жизнь мне не принадлежит. Моей жизнью распоряжаются другие.

— Кто? — спросил Арнольд.

Я пожала плечами.

— Те, у кого есть на это право и власть, — ответила я.

— А кто конкретно?

— Ну, — помедлила я, — точно не знаю. Государство, или экономика, или капитал. А может, СМИ. Или все они вместе. А может, капитал и экономика — это одно и то же? Неважно. Те, кто заботится о росте ВВП, демократии и численности населения, владеют моей жизнью. И жизнями остальных тоже. А жизнь ведь и есть капитал. Капитал, который следует справедливо разделить между членами общества так, чтобы это разделение способствовало росту благосостояния, ВВП и населения. Я для них только еще один ресурс — ресурс жизненно важных органов.

— Это ваше личное мнение, Доррит?

— Конечно. Или… не совсем мое, но я работаю над этим.

— Зачем?

— Как это зачем? Чтобы у моей жизни был смысл. Я — ресурс, это факт, не так ли? И единственное, что я могу сделать, это примириться с этим фактом. Начать думать, что в этом есть какой-то смысл. Что ради этого смысла стоит умереть.

— А для тебя важно, чтобы в твоей смерти был смысл? Что значит для тебя умереть, как ты выразилась, для капитала?

— Да, важно.

— Почему?

— Потому что иначе я чувствовала бы себя беспомощной, какой я, впрочем, себя и чувствую, но мне не хочется в это верить. Я теперь здесь, не так ли? Здесь я живу и здесь я умру. Я живу и умираю ради роста ВВП. Если бы для меня это не имело смысла, моя жизнь стала бы невыносимой.

— А ты хочешь, чтоб она была другой?

— Разве не все этого хотят?

Арнольд ничего не ответил. Меня это взбесило, и я сказала:

— Может, в этом и есть смысл жизни? Может, это и есть ответ на твой вопрос: смысл жизни в том, чтобы ее можно было выносить? Ты этого от меня ждал?

— Ты злишься, — констатировал психолог.

— Конечно, злюсь, черт подери! А ты бы на моем месте не злился?

— Злился. Конечно бы, злился.

Больше он ничего не сказал. Не спрашивал о смысле жизни — я больше его не провоцировала. Мы просто сидели молча довольно долгое время, и я все это время продолжала злиться. Слезы жгли глаза, рыдания подступали к горлу, но я не плакала. Хотя мне безумно было себя жаль.

Наконец Арнольд прервал молчание:

— Ты знаешь, кто получил поджелудочную железу Майкен?

Мне пришлось прокашляться перед тем, как ответить:

— Нет. То есть да. Медсестра с четырьмя детьми.

Арнольд наклонился и взял со столика рядом с креслом папку. Из нее он достал фотографию и протянул мне:

— Конечно, не она одна обязана своей жизнью Майкен. Другие люди получили ее сердце, легкие, почки — по-моему, у нее оставалась только одна печень. А другие органы будут храниться в банке на экстренный случай. Одно тело может спасти жизни восьми человек. Органы хранятся в банке, пока кому-то не понадобится пересадка и у донора и реципиента совпадут группы крови. Разумеется, все операции по пересадке выполняются высокопрофессиональными специалистами. А это, — указал он, — реципиент поджелудочной железы Майкен.