Юрий Цыганов: Гарри-бес и его подопечные

Пожимают плечами и те и другие. Странно как. Припух наш Коpней, совсем забурел.

А Корней Сретенский бульвар пересек, мимо дома России дворами в Кривоколенный переулок путь держит. Там, там ее гнездышко с парадным крыльцом, там окно с занавесками, там царевна Ах сидит, чай кушает, вишневым вареньем заедает, ждет его дожидается. Приголубит, отогреет, разгонит муть и холод. Ах, царевна…

— Эй, товарищ! — окликает Корнея кто-то. — Пофаныжить не богат?

— Что? не понял… — останавливается Корней. — Как вы сказали?

А тут второй из подворотни идет прямо на него. Мелкий и дохлый, в пальто с длинным рукавом.

— Дяденька, что же ты такой непонятливый, засмолить травака люди просят. Может, ты скес? В смысле жлоб.

Понял Корней, что за люди к нему пристали. Знает, бежать надо, да противно ему. Своя земля под ногами. Здесь он отца с войны встречал, дед жил. Негоже ему от всякой шантрапы зайцем бегать.

— Ничего-то я в вашем тарабарском языке не пойму, — говорит Корней. — Идите ребята своей дорогой. А мне туда.

— Базар завел дядя, — улыбается дохлый в пальто. — Ну держи тогда шабер, — достает из рукава прут железный и бьет Корнея по голове, что есть силы: — На! клифт ветошный…

Осел Корней в темноту. Кровушка в землю струей пролилась. Отволокли его разбойники в закоулок потемней, стащили пальто, карманы вывернули. Шипят радостно — богатый улов!

— Знатная барахлина, — говорит Шелудивый, залезая в пальто, — и рогожка с варом. Не все проюндожил фрайерок.

— Фарт! — блестят глаза у Пьеро, разглядывая золотые часы. — Крупный подсолнух, отродясь таких котлов в руках не держал.

— Слышь, — говорит Шелудивый, — шлюцы на кармане звенят.

— Ну…

— Стеганем хату, пока чудачок запятнан.

— Так где ее сыщешь?

— Где, где… Во дворе дома России шмарин екипаж видел. Где-то там его нора… Точно. Мохнатый навар чую.

Лежит Корней в пустом переулке, безмятежен и кроток, как спящий ребенок. Лишь луна глядит на него, да ветер кудри перебирает. Запеклась кровушка на высоком челе, застыла черной лужицей на асфальте. В голове темно и пусто. Изредка пробивается слабый лучик сознания, но нет сил шевельнуться, нет голоса на помощь позвать. Сковал его холод осенний.

Ходит смертушка кругами, шепчет сладкую муть на ухо. Спи, мол, дитя божье, все суета… Что тебе в этой жизни поганой да маятной… Пустой, грязной и подлой. А там… Небо просторное, поляна в цветах, радости много. Лежишь, как в детстве, руки раскинув, травинку жуешь, взор от бездонной синевы оторвать не смеешь…

Забылся Корней, слушает старую лгунью.

Вдруг слышит знакомый грохот. Экипаж царевны по проспекту катит. «Господи, — думает, — неужто она, спасительница!»

Действительно — она. Гневом дышит, пальто на ветру клубится грозной мантией. Сама на облучок взобралась, экипажем правит, кнутом пощелкивает да посвистывает. «Па-а-берегись!»

Дошли до царевны слухи: пьет ее голубь. А она, понятно, терпеть не могла этих дел. Просто до страсти, до потери выдержки и приличия.

«Ха! — лупит лошадей, что есть силы, — у-лю-лю-лю-лю… Опять все деньги просквозил с шантрапой этой. Х-художники! Голь безлошадная. Одни убытки от них. На какие шиши в Хосту ехать…».

Крута царевна. Вскипает в груди ее ярость благородная. Священная война давно объявлена всем, кто покусился.

Многие члены Союза художников, а также члены Союза архитекторов и дизайнеров испытали на себе мощь ее хватких пальцев. Многие вылетали из подземелья стремглав, позабыв свои шапки и не попрощавшись. Даже Циолковский был бит однажды зонтом. А сколько она спиртного в туалет вылила… Страх Господень! С содроганием вспоминают те мгновения свидетели ее черных дел.

Не услышала она слабый стон своего дружка, пролетела мимо. Чудес не бывает.

И заметался дух Корнеев в бренном теле. Невмоготу — боль какая раздирает душу. Что там прут железный в сравнении с этой болью. Все-то врет смерть-старуха, нет никакой поляны, там холод и пустота.

И вновь погрузился Корней в темную липкую муть. Бредовый видеоклип закрутился в сознании. Через проломленный череп посылают незримые силы свою потустороннюю информацию.

В море-океане будто плывет Корней. Сбилась с пути его дряхлая посудина. Мотает суденышко в грозной стихии. Команда, неспособная к сопротивлению, забилась в трюм и молится. Корней один стоит, вцепившись в штурвал мертвой хваткой, и смотрит в разъяренный океан. И не просит у Бога ничего.