Михаил Березин - Эвтаназия

– Ну, если вы – шут гороховый, тогда пожалуйста. Ведь речь сейчас совсем о другом. Середа был серьезным прозаиком с мировым именем. Напишите так, чтобы никто не догадался, что это написал не он, и вы уже состоялись.

– Состоялся, как имитатор! Торквемада был Великим Инквизитором. А я, как вы справедливо заметили, Великий Имитатор. Но даже об этом никто кроме вас не догадывается. Значит, не такой уж Великий.

– Сколько вам предлагали за роман о Резанном? – спросила она.

– Триста долларов.

– А я предлагаю сто тысяч.

Она сделала шесть ударов по клавишам машинки: „100 000".

Я вытащил лист из каретки, скомкал его и бросил на пол.

– Я не сумею написать за Середу, – признался я.

Честно говоря, я был польщен, что столь искушенное в писательских вопросах существо вообразило, будто я способен на подвиг. Но я не был способен на подвиг. Я бы никогда не закрыл своим телом амбразуру дота. В крайнем случае, я бы слепил этот дот из глины и улегся, заведомо зная, что внутри нет пулемета.

– Перелицевать один из его романов я бы еще смог, – добавил я. – Но самостоятельно дописать половину…

– Поэтому вы и сидите в дерьме, – резко сказала она.

– Поэтому и сижу, – согласился я. – И, между прочим, не вижу в этом ничего трагического. У нас в стране, если вдуматься, вообще каждый сидит в дерьме. Если вся страна – авгиевые конюшни…

– Это в переносном смысле, – перебила она меня. – Не нужно передергивать. Вы-то сидите в дерьме настоящем. Проели собственную жилплощадь, а теперь сидите в дерьме.

– Причем, по уши, – уточнил я. – Вы уже дезертировали из армии моих поклонниц? Скажите „да", и я, пожалуй, вздохну с облегчением.

Ложь, конечно – от начала и до конца. Во-первых, не существовало никакой армии, а только Евлахов и Ева – колоритные члены банды. Вроде латиносов-генералов из страны, которую невозможно разглядеть на карте. А во-вторых, Момину я бы тоже не задумываясь втянул в эту банду и даже произвел бы ее в фельдмаршалы или генералиссимусы, но она-то ведь знала истинную цену моим талантам. О каком поклонении тут могла идти речь? То, чего она от меня добивалась, ведь не означало признания. Она-таки хотела меня поиметь – я не обманулся в предчувствиях. Правда без помощи армейской кровати, но суть-то от этого не менялась. И поскольку подобное со мной случалось впервые, я судорожно пытался разобраться: нравится ли мне, что меня хотят поиметь или нет.

– Уверена, что вам бы удалось, если бы вы захотели, – не унималась она. – Я вам выплачу аванс в тысячу долларов и впридачу дам компьютер.

И тут я сделал такое, чего ранее не делал ни разу в жизни: схватил чашку с видом Портленда, штат Орегон, и расколошматил ее о стену. Осколки брызнули во все стороны, а на обоях остался след из частичек заварки, напоминающий сколопендру.

– Зачем вам это нужно? – спросил я, глядя на нее в упор.

– Хотите верьте, хотите нет, но деньги меня интересуют в последнюю очередь. Главное – память об отце. Я хочу, чтобы роман, который он задумал, увидел свет. Но только роман, который он задумал. Любую фальшь я уловлю мгновенно.

– Охотно верю, – отозвался я.

Что естественно, то не стыдно: похоже, мне понравилось, что меня хотят поиметь. Во всякой случае, когда на мою невинность покушаются посланницы Века Джаза.

Она протянула мне папочку цвета маренго.

– Пока не нужно, – запротестовал я. – Я ведь еще не дал окончательного согласия. Для начала перечитаю все его романы. А там посмотрим.

– У вас есть его книги?

– Только „Избранное" Середы. Но я знаю, где можно достать остальное.

Она покосилась на мои босые ноги.

– Осторожнее, – сказала она. – Не порежьтесь об остатки своей замечательной чашки.

– В любом случае печатаю я не ногами.

– Идите к черту!

Она поднялась и ловко выхватила плащ из объятий моего халата. Я помог ей одеться. Перчатки она зажала в кулаке. Потом открыла папку и извлекла из нее почтовый конверт.

– Здесь мой адрес и номер телефона, – сказала она. – А внутри – тысяча долларов. Мне бы хотелось, чтобы вы побыстрее истратили хотя бы часть этой суммы, тогда вам уже не отвертеться.

– Плохо вы меня знаете, – сказал я.

– Ничего, это дело поправимое.

Я проводил ее до входной двери.

– Звоните, – сказала она.

– Позвоню.

– И спасибо за чай.

Потом двери закрылись, вычеркивая ее. Правда, я это здорово придумал? Ведь когда двери закрываются, они действительно вычеркивают кого-то из вашей жизни, по крайней мере, на время.