Михаил Березин - Эвтаназия

Потянулись мучительные дни. Она пыталась вылечить его, но потерпела сокрушительное фиаско. Дома она вообще имела право прикрывать только верхнюю часть своего тела. Однако и на улице, когда они шли куда-то вместе, ей запрещалось носить трусы. Муж мог неожиданно задрать ей юбку перед опешившим прохожим и по-идиотски расхохотаться. Закончилось все тем, что он изнасиловал ее на глазах у всей компании, когда они отмечали какой-то праздник, и она в тот же вечер сбежала от него. „Кон-Тики" затонул, а „Ра" она была вынуждена сжечь, как я – тысячу баксов.

Бывший муж, естественно, и думать забыл о кандидатской, а вот Ева, зализав раны, возобновила работу над „тайными записками". Если я правильно понял, в своей диссертации она описывала заболевание, которым страдал ее муж. На фоне событий, происшедших в сауне. Когда диссертация была готова и пару ознакомившихся с ней коллег прочили Еве успех и даже славу, неожиданно дома у нее появились комитетчики. Приказали обо всем напрочь забыть, а текст диссертации прихватили с собой. Еще бы! Какую тень ее работа бросала на нравы нашей молодой творческой интеллигенции!

Так что и Ева пострадала от КГБ. Вслед за Филом и Юлькой Мешковой.

Сейчас она видела себя уже не Туром Хейердалом, а летчиком-испытателем и трудилась над докторской диссертацией (свою несостоявшуюся кандидатскую она упрямо продолжала считать состоявшейся). К избиениям она относилась как к производственным травмам. Ведь с летчиками-испытателями случается и не такое. А я утверждал, что она – сапожник без сапог. Поскольку она все же была профессиональным сексопатологом, а муж у нее свихнулся именно на почве секса.

Она говорила, что по первому моему зову не задумываясь бросит все. А для меня это было равносильно тому, чтобы бросить зов резиновой кукле. Если называть вещи своими именами.

Правда она очень эротично говорила: „Р-р-р". Кукла бы так не смогла.

Сейчас она уже успела освободиться от одежды и привычно щеголяла в одном лишь фиговом листочке. Ее конский хвост призывно вздрагивал, словно грива лошади, готовой к скачке. Но под фиговым листком скрывались злокозненные трихомонады.

– Как! – воскликнула она. – После столь долгой паузы ты не хочешь взнуздать свою Венеру?

Взнуздать – потому что наша любимая поза была со спины, гм-гм… Вот с Моминой так бы ни за что не получилось… Гм-гм… Другая конструкция тела. Конструктивизм-с…

– Венеру не хочу, – отрезал я.

– А Афродиту? Мельпомену? Геру? Минерву? Терпсихору?

– Тоже, – сказал я сварливым голосом. – У тебя какой-то винегрет в башке. Путаешь римские и греческие имена одних и тех же богинь.

– Р-р-р! – сказала она.

И уселась на краешек моих колен: очень прямо, не касаясь меня спиной. Видимо, еще на что-то рассчитывая. Нужно было как-то выпутываться из ситуации.

– Ты где пропадала? – проговорил я ей в шею.

– Как, я ведь предупреждала, что собираюсь к родителям в Закарпатье, навестить сына.

Да, действительно предупреждала. Интересно, кого она там растит, Каина или Авеля?

– И как ему там?

– Неплохо. Природа, свежий воздух…

– У родителей твоих частный дом?

– Ну да.

– И что у них там, огород или домашние животные?

– И то, и другое.

– А сын что больше любит: в огороде копаться, или возиться с животными?

– С животными, конечно. Что за вопрос!

Следовательно, Каин. Все верно – сейчас для Авелей не самое лучшее время. Я принялся чертить на ее спине крестики.

– Твой сын – счастливчик.

Она резко повернулась, и я уткнулся пальцем в ее грудь.

– Поехали, – сказала она страстно. И обвила мою шею руками. – Поехали!

Трихомонады! Я поспешил предпринять отвлекающий маневр: „Юньань". Сбежал на кухню ставить чайник. Но по возвращении меня ждал еще один сюрприз.

– У тебя ведь недавно был день рождения, – сказала она.

– Ну, вспомнила: уже почти пол года прошло.

– Тогда я тебе ничего не подарила. Вот.

Зашуршала бумага, из которой выползли черные джинсы „Левис страус" и в недоумении уставились на мои ноги. Мало мне Кислицына с Моминой! Почему-то каждый встречный и поперечный стремится оказать мне гуманитарную помощь.

– Чтобы я этого больше никогда не видел! Поняла?

Схватив в охапку джинсы и ее вещи, я выбросил все в коридор.

– Убирайся!

– Ты забыл, что мне одеваться вообще необязательно, – попробовала отшутиться она.

– Ну, тогда убирайся в своем фиговом листке.

– Что страшного, если я захотела…. – Ее лицо искривилось и из глаз покатились слезы. Она разревелась вовсю.