Нодар Джин: И. Сталин: Из моего фотоальбома

This is Molotov signing the non-violence pact with the Germans in ’39. «Did you sign clearly?» I asked him later. «Of course!» he got frightened. «Why are you asking me?» «What do you mean, it’s not even worth asking?» I answered. He understood me and smiled into his mustaches. I decided to double-check him anyway. I turned to minister Ribbentrop: «Tell me, Herr, Molotov, I hope, signed clearly?» He understood me also. But he didn’t smile. Didn’t have the mustaches.

А это сразу после подписания пакта. Кстати, об усах. Троцкий утверждал, что усы у меня грязные. Грязные не они, а его мысли. This is right after the signing of the pact. Speaking of mustache, by the way. Trotsky insisted that mustache is dirty. It’s not my mustaches that are dirty; it’s his thoughts!

Ёсик сказал бы, что эти фотографии так же правдивы, как необъяснённые им кадры из Евангелий. Где, когда и какой апостол находился при Учителе? Обо всём таком надо читать между строк, а не в строчках. Ворошилов, Молотов и Коля Ежов на первой карточке были — каждый в отдельности — сфотографированы в разных местах. Но нас всех почему-то свели на одном пятачке набережной. Пока Ежов не проштрафился — и его из кадра убрали. Как и из действительности.

Yosik would have said that these photographs are just as true as the scenes from the New Testament, which he didn’t explain. Where, when, and who was by the Teacher? Things like these should be read between the lines, not in them. Voroshilov, Molotov, and Kolya Yezhov on the first photograph were — each one separately — photographed in different places. But for some reason, they brought us together to the same place by the river. Until Yezhov blundered and was eliminated from the scene. Just as from reality.

В Тегеране. За ужином в нашем посольстве. А смеюсь я перед тем, как сказал ровно три слова о Гитлере. В ответ на то, что рассказал Черчилль. Он тут между мной и Рузвельтом. Толстый. Объявил вдруг за столом, что Гитлеру в молодости угодила в пах пуля и навсегда лишила его эрекции. Не смог вернуть её даже с дочкой композитора Вагнера! Что же касается фрау Браун, та, бедняжка, оперировала себе влагалище напрасно. Оно у неё было крохотным — и прежде, чем сдаться фюреру, фрау сходила к хирургу. А фюрер, дескать, смотрит на её влагалище, но только и делает, что пускает газы… Страдает, мол, недержанием. Черчилль хотел рассказать ещё что-то, но я его остановил: «Никто не ангел!» Кушать ведь предстояло… This is in Teheran. The first dinner in our embassy. And I am laughing here right before I said exactly three words about Hitler. In response to Churchill’s story. There he is, sitting between Roosevelt and myself. The fat one. Suddenly, he announced that when Hitler was young, a bullet hit him in his gut, and after that time he could not get an erection. He couldn’t even get it with the composer Wagner’s daughter! And as for Frau Braun, that poor thing, she didn’t have to have her vagina operated upon! It was so tiny that before she gave herself up to the Fuhrer, she went to a surgeon. The Fuhrer, though, can only do one thing — look at her vagina and emit gases. He’s incapable of holding them… Churchill wanted to tell us something else about Hitler, but I stopped him: «Noone is an angel!» After all, we had to eat still…

Это мой старший сын Яша в немецком плену. Незадолго до смерти. Здесь он похож на Ёсика. Не только внешне, но и настроением. У Яши — когда его тут снимали — уже, видимо, не осталось надежд на спасение. Он вообще жил без надежд. Такой человек. В отличие от его матери, Като. Которая, впрочем, тоже умерла молодой. Но мне кажется, что неимение в душе надежд и есть совершенство.

This is my oldest son Yasha as a German POW. Here, he looks very much like Yosik. Not only physically, but as far as his mood is concerned also. Yasha, apparently, — when they took this photo — did not have any hopes for survival. He lived all his life without hopes. That’s the kind of man he was. Unlike his mother. Kato. Who, nevertheless, also died young. But looking at Yasha, it seems to me, that having no hopes in one’s soul is perfection.

Это мои другие дети, Светлана и Василий. Надя, их мать, только и делала, что расставалась с надеждами. Светлана и Василий, наоборот, верят в жизнь, — но мне за них тоже неспокойно.

And these are my other children. Svetlana and Vassily. All that Nadya, their mother, did during her last years, was — part with hopes. But Svetlana and Vassily, vice versa, believe in life, and I don’t feel safe for them…

А это в Потсдаме в 45-м. Вместо Рузвельта — уже Трумэн. Даже в Америке хорошие люди умирают иногда раньше злых. На Трумэна мне и смотреть неохота, — не то, что отвечать на его вопросы. Поэтому я и делаю вид, что мне не до ответа: прикурить не получается! А он спешит, чтобы получилось. И просит Черчилля помочь мне. Но тот скорее похудеет, чем поможет. Он, кстати, уже тогда вместе с Трумэном задумал против нас дурное. И ещё. Оптимистом или пессимистом делает человека физиология. Посмотрите на Трумэна. С такой блошиной внешностью ничего другого как быть оптимистом и бодряком не остаётся. Ибо пессимизм — роскошь. А Трумэн очень жаден: он оптимист и хочет войну! Хотел, по крайней мере, пока не создали бомбу и мы.