Зиновий Зиник - Руссофобка и фунгофил

Количество перешло в качество в том смысле, что разнообразие изысков потеряло свою таинственность и прелесть дымки далекой заграничной кухонной плиты. Загадочных этикеток было слишком много, чтобы воспринимать каждую из них как уникальную. В чем же тогда заключалась уникальность твоего трудного пути к кулинарной истине, проглядывающей сквозь щель железного занавеса? И Константин стал искать изъяны и дефекты. И наконец нашел: укроп.

"Ты знаешь, что у вас тут укропом не торгуют?" — сообщил он Клио за ужином, как некую радостную новость. Клио сказала, что укроп можно купить в любом месте в сушеном виде, "дил" называется, в баночках, так же как можно купить кардамон, эстрагон и какие угодно специи. Но Костя сказал, что в этих сушеных баночках от укропа не остается даже запаха, сплошная пыль, с таким же успехом можно дубовых листьев натереть в суп. "В Москве этот укроп из английской банки тебя вполне устраивал вместе с твоим греческим садзыки. За укропом ты меня не посылал. Ты меня за сметаной отправил!" — с болью припомнила Клио. Борясь с пессимизмом супруга, Клио разыскала-таки свежий укроп: у греков, в греческих овощных лавках, недаром они садзыки готовят. "Ну хорошо, — говорил Костя, — укроп можно у греков достать. Но ведь стерляди тут нет? Нет ведь?" Стерляди, действительно, не было нигде. "А в Москве стерлядь была? — оправдывалась за Лондон Клио. — Ты в Москве стерлядь ел?" На что Костя сказал, что в Москве вообще ничего нет, и, может быть, он оттого и уехал, что там не было стерляди; но не для того он так далеко ехал, чтобы приехать и — на тебе: нет стерляди! Стерлядь-таки обнаружилась: в магазине "Харродс", — продмаге для миллионеров, где все стоило месячной зарплаты, а стерлядь в десять раз дороже всего остального.

"В России я все мог достать, — грустно вздыхал Костя. — А здесь и доставать неохота. А обычной селедки даже в вашем магазине "Гаддость" не сыщешь". "Магазин называется не "Гаддость", а "Харродс", — наивно поправляла его Клио, но Костя упорно коверкал английские названия. Его любимым чтением стало произведение Лескова "Левша", откуда он выуживал массу оскорбительных словечек, вроде "студинга" вместо "пудинга" и говорил, что от этих английских желе со сливами у него кишки слипаются. Он повадился ходить в рестораны с иностранной кухней, вроде французских или итальянских, пока Клио не заявила, что если он хочет продолжать свои визиты в рестораны, ему следует устроится там судомойщиком, потому что из дома их скоро выселят за неуплату. В знак протеста Костя практически перестал выходить из дома.

И приступил к странным экспериментам, до того странным, что Клио показалось: а не задумал ли он ее отравить? Однажды, возвращаясь из конторы, она уже на углу почувствовала странный запах. Дикий запах. Как будто слезоточивый газ выползал из каждой щели их дома. Она обнаружила Костю в кухне: он стоял над кастрюлей размером в банный чан и засыпал туда нашинкованный лук. Лук возвышался гигантской горой на кухонном столе, килограммов десять, не меньше. Своей огромной рукой, костлявыми граблями пальцев Константин перекладывал эту гору в бурлящий кипяток, и с каждой порцией облако зловонного пара вздымалось над кастрюлей, подымалось к потолку, как гриб ядерного взрыва, и расползалось по всему дому. Закончив погрузку годового урожая лука в кастрюлю, Костя уселся у плиты с бумажками-рецептами, исписанными древне-славянской вязью. "Лопатка по-чувашски!" — гордо сообщил он Клио и, отложив рецепты, обеими ноздрями с наслаждением втягивал в себя пар из кастрюли. Потом устроился поудобнее, как будто приготовившись задремать.

"И сколько все это должно вариться?" — спросила Клио, стараясь не дышать носом. "Часа три, — ответил Костя, — чтобы получился густой луковый настой. А потому туда — лопатку". — И он кивнул головой на изможденный, чуть ли не российского жилистого вида кусок говядины, вымачиваемый в раковине.

Клио забаррикадировалась в спальне, надушившись одеколоном. Но духи не помогали, и то ли от унижения, то ли от едкого и въедливого запаха, в глазах у нее стояли слезы. Часам к одиннадцати ночи, когда она, натянув на голову подушку и одеяло, кое-как забылась в дурмане, в спальню ворвался Костя. Он потащил ее вниз, полуодетую, усадил напротив. К ее ужасу перед ними возникла огромная миска, где в желтоватом болоте жирного бульона торчала говяжья лопатка. "Берешь и жуешь", — с перекошенным в зловонном тумане лицом повторял Константин. Он рвал руками хрящи вываренного мяса и отправлял их себе в рот, утираясь тыльной стороной ладони. — Так чуваши питаются. И пока пережевываешь, симультативно запиваешь все это водкой", — и причмокивая, заливал в рот водку, не залпом, а пригубляя цедил ее, как воду, из граненого стакана.