Отесса Мошфег - Эйлин

Я специально приоделась ради такого случая. Из вещей матери я составила ансамбль, который, как я считала, придавал мне более свободный вид — темно-синего цвета, конечно же. Я даже надела старое ожерелье из фальшивого жемчуга. В то утро я причесалась и более тщательно накрасила губы, нанеся по краям рта немного пудры, чтобы помада не размазывалась. Я помню это, потому что, как уже говорила, я была одержима своим внешним видом. Как ни иронично, несмотря на эту одержимость, почти всегда я выглядела неряшливо и даже отвратительно. «Уродливо», — как говорил мой отец. Однако в то утро мне казалось, что я смотрюсь намного лучше. «Со вкусом», — пожалуй, сказала бы я. В любом случае я пошла за Ребеккой, постукивавшей изящными каблучками по линолеумному полу, и когда мы оказались в раздевалке, она обернулась ко мне, спросив:

— Вы не могли бы помочь мне снова открыть мой шкафчик? Кажется, у меня не получается. — Ребекка подняла тонкую руку и пошевелила пальцами в обтягивающей кожаной перчатке жемчужно-серого цвета. — Руки кривые, — пожаловалась она.

Сейчас я полагаю, что эта беспомощность была своего рода флиртом, манипуляцией, призванной подчинить меня, но в ту пору я, конечно же, не могла этого понять. Я с абсолютной точностью набрала цифры на колесике, краснея от удовольствия, словно мое умение открывать шкафчики было признаком великих талантов.

— Но откуда вам известна моя цифровая комбинация? — спросила она.

Дверь шкафчика с резким щелчком отворилась. Я гордо отступила назад и пояснила:

— Все комбинации одинаковые. Только не говорите нашим дамам — их всех хватит удар.

— Вы забавная, — заявила Ребекка, морща нос.

В руках она держала портфель и маленькую кожаную сумочку, из которой переложила в карман кофты сигареты в портсигаре. Кофта ее выглядела такой мягкой — наверное, из ангоры или кашемира, — что словно плавала вокруг Ребекки, подобно сахарной вате. В тот день — во второй раз, когда я видела ее, — она была облачена в одежду разных оттенков фиолетового: лавандовый, фиалковый, сливовый. Другую женщину за подобное одеяние я мысленно обозвала бы «потаскушкой»: платье Ребекки было облегающим и изящным, совершенно не подходящим для работы в тюрьме. В конце концов, мы сюда пришли не на романтический вечер. Но Ребекка не была потаскушкой. Она была божественна. Я смотрела, как изящно она изгибает руку в локте, вешая пальто в шкафчик.

— Я знаю, что носить мех неправильно, — произнесла Ребекка, заметив мой взгляд. — Но я ничего не могу с собой поделать. Шиншилла. — Она погладила воротник своего пальто, словно это была кошка.

— Нет-нет, — отозвалась я. — Мне просто нравится ваш портсигар.

— О, спасибо, — сказала она. — Это подарок. Видите, на нем мои инициалы.

Она достала портсигар из кармана и протянула мне. Он был серебристого цвета, с тонкими бороздками на поверхности, размером с колоду игральных карт. Я хотела спросить: «Подарок от кого?» — но прикусила язык. Ребекка открыла портсигар и предложила мне сигарету. Это были толстые «Пэлл-Мэлл» без фильтра, самые крепкие сигареты, которые я когда-либо курила. Несколько лет спустя я только их и покупала некоторое время — меня, как ни странно, привлекала красота девиза, начертанного поперек их логотипа — щита, поддерживаемого двумя львами. Per aspera ad astra. «Через тернии к звездам». Тогда мне казалось, что это точное описание моего тяжкого положения, хотя на самом деле, конечно же, оно таковым не было. Ребекка, красиво выгнув запястье, поднесла мне зажигалку. Это привело меня в восторженный трепет. Раскуривая собственную сигарету, она склонила голову набок, словно задумчивая птица, и чуть заметно втянула щеки. Я помню все это совершенно отчетливо. Конечно же, я была безрассудно увлечена ею. Лишь потому, казалось мне, что я знаю ее, я уже поднимаюсь над своей горестной жизнью, уже выкарабкиваюсь из этого болота.

— Обычно я не курю, — пояснила я, слегка закашлявшись. Хотя в моей сумочке лежала пачка «Салема».

— Отвратительный обычай, — отозвалась Ребекка, — но именно поэтому мне нравится. Однако женщине не очень подходит. От курения зубы желтеют. Видите? — Она чуть наклонилась ко мне, приподнимая пальцем верхнюю губу и обнажая десны, чтобы я могла видеть ее зубы. — Видите, какие желтые? Это все кофе и сигареты. И красное вино.

Однако зубы у нее оказались безупречны: мелкие и белые, словно бумага. Десны были розовые и блестящие, а кожа лица — чудесно гладкая, словно у ребенка, идеально ровная и чистая. Таких женщин можно встретить время от времени — красивых, точно маленькие девочки, невинных и большеглазых. Щеки у нее были полные, но крепкие, как наливное яблоко. Розовые губы были дивной формы, однако на них виднелись трещинки. При виде этого легкого несовершенства я испытала едва заметное разочарование — и одновременно удовлетворение.