Алексей Саморядов - Праздник саранчи

Он отступил еще, качая головой.

— Ну, — она снова обернулась к девушке. — Где найти — знаешь… Будьте счастливы! — и побежала, как мужик, вдоль вагонов, придерживая живот.

Поезд пошел, Андрей, нервничая, сходил к расписанию, оттуда искоса смотрел на нее. Она сидела на лавке, глядя равнодушно.

— Сейчас поедем, — он вернулся, помолчал, разглядывая со страхом ее отекшее, белое лицо. — Как ты?

— Голову бы помыть, — она посмотрела на него. — Куда мы?

— В Москву. Там спокойнее будет. Или… ты не хочешь?

Она пожала плечами.

В вагоне еще спали. Они прошли в тамбур, встали у туалета. Андрей раскрыл окно, впустив шумнее свежее утро.

— Дай закурить, — сказала она.

— У меня только папиросы, — он поспешно протянул ей мятую коробку.

Она закурила, с такой жадностью вдохнув дым, будто задохнулась, и, выпуская его медленно, через тонкие подрагивающие ноздри, с такой же жадностью сказала грубо:

— Выпить бы, а?

Он поставил чемодан, достал из него бутылку самогона, что взял у хозяйки, обернулся, ища стакан, но она отвернула пробку, обеими руками поднесла бутылку ко рту, стукнулась зубами, заглотала шумно и жадно, закашлялась, закрыв глаза, снова закурила. Он внимательно следил за ней, и она, заметив его взгляд, засмеялась:

— Что, нехороша стала Таня? Зря ты, Андрюха, взялся. Ох, зря.

— Ну что ты? — сказал он глухо. — Где же вы были все эти дни?

— В погребе, — ответила она тихо. — В погребе у Тимофеева…. А погреб под стеной, глубокий, так что лежали мы как раз под зоной. Я Зойке шепчу, давай потолок завалим и вылезем, здесь мы… Лежим и слушаем, а они на плацу, над нами ходят, ходят… каждый шаг слышно. А потом — хлоп — Тимофеев заходит, такой же, как в тюрьме, в форме, с кобурой. Еду поставит и молчит, смотрит. Не говорил даже, зачем в погребе держит… Потом мы по очереди на ведро сходим, а он уносит…

Поля неслись мимо них. Она, вздрогнув всей грудью, снова схватила бутылку, заглотала, давясь, обернулась к нему, не вытирая мокрого подбородка, сказала необыкновенно жалко:

— Не берет…

Люди встали, пили чай, она легла наверх, на грязный матрас, лежала, как мужик, скрестив на груди руки, а он что-то отвечал внизу старухе, расспрашивавшей его.

— …Да нет, студенты мы.

— А что же больная она у тебя?

— Нездоровится…

Поезд встал, он поднялся, увидел, что она не спит.

— Я выйду, покурю, — он старался не смотреть на нее. — Вещи все над тобой. И деньги там.

На узкой грязной платформе он отошел к пустому киоску, закурил, глядя на бабок, шедших мимо с ведрами. Поезд пошел, он встал за киоск, с тоской глядел за набиравшими мимо него скорость вагонами. Заспанный проводник проехал в дверях, глянул на него мельком, сплюнул, еще вагон с грязными занавесками, он побежал, споткнулся, едва успел, на ходу влез в вагон, под ругань проводницы…

Она сидела на полке, обхватив колени, глядела на него с удивлением.

— Сигареты хотел купить, — сказал он хмуро. — Закрыто все…

Она вдруг наклонилась быстро к его лицу, поцеловала в щеку, отвернулась. Он вышел в тамбур, замычал, глядя в окно.

Они обнялись, разглядывая друг друга, снова обнялись, Витя хлопнул его по шее. Таня прошла в комнату, такая же безучастная, села на стул.

— Жалко, тебя не было, — радостно говорил Витя. — Тут такую шикарную мулатку показывали! Ну такая ласковая, такая скромная и поет. Дюба-дюба, дюба-дюба. Не слыхал?

— О чем? — Андрей мельком глянул на Таню.

— Да бог его знает, я ведь ихний язык не знаю… Там слова все такие: дюба-дюба, дюба-дюба, и все! Неужели не слыхал?

Таня ушла мыться, они, оставшись вдвоем, сидели за грязным столом и курили, молча глядя друг на друга.

— Значит ее выпустили?

— Да… выпустили. Пересмотрели дело и выпустили… за пятьдесят тысяч. Ты уж всем говори, что сестра приехала…

— Ладно, — Витя смотрел на него. — Что с тобой?

— Устал.

Витя потянулся, достал из дивана бутылку:

— Вот, один гад принес, хочет, чтобы я его сценарий прочел.

— Несчастный человек… — Андрей улыбнулся.

— Ну, брат, пусть не пишет… Так каждый хам писать начнет.

Андрей, прислушиваясь к тишине в ванной, постелил простыни, положив две подушки, мрачно оглядел постель, вдруг схватил вторую подушку, сунул за стол.

Таня стояла на пороге с влажными темными волосами, в том же свитере, в брюках.

— Ложись, — сказал он тихо. — Нужно отдохнуть.

Она покорно села на постель.

— Раздевайся, — он едва прикоснулся к ее плечу.

Она встала, стянула с себя свитер, обнажив худые лопатки, сняла брюки. Он все стоял, смотрел на ее худые плечи, на груди с маленькими сосками.